В любом случае, глядя на это нельзя не вдохновится.
- Название: Знакомый кошмар
- Автор: Lalann
- Бета: Nolfavrel~
- Жанр: виньетка, романс, ангст.
- Пейринг: Штирлиц\Достоевский, и еще мелькают Гамлет и Есенин.
- Рейтинг: G
- Предупреждения: ересь (и, кажется, я чего-то напутала с тимами)
- Фэндом: соционика
- Дисклеймер: всё принадлежит своим законным владельцам
- От автора: автор вообще хотел писать Гамлет\Достоевский, но у меня и с дуалами проблема, и вообще это проба пера и первый опыт в данном фандоме. Nuff said.
читать дальшеДостоевский спит беспокойно.
Мечется по кровати, задыхаясь, сжимает в тонких белых руках край легкого одеяла. Трясется, как в лихорадке, истерично-обреченно что-то испуганно шепчет побледневшими губами.
Холодный, липкий кошмар душит в ледяных объятиях, шепчет что-то об ирисах, листьях и цветах на кладбищах. Страшно, противно.
В пропахшей ванилью и осенью комнате слишком громко тикают старые часы. Слишком ярко светит в окно мятная луна.
Достоевский просыпается – в изумрудно-зеленых глазах застывает прозрачный светлый страх. Жутко, жутко это – лежать в огромной, пустой, печальной квартире с бесконечными сквозняками, холодными стенами и слепыми окнами. Достоевский кутается в одеяло, рассеянно проводит рукой по длинным волосам – так и знал, глупый голубой бантик развязался, упал на пол и, возможно, безнадежно потерялся.
Грустно, одиноко и вообще.
Достоевский пьет снотворное. Ничего, не страшно, если один раз.
Лондон – серый, дождливый, отвратительный.
Англия – скучная, чопорная, мерзкая.
Штирлиц раздраженно вытирает экран мобильного – сколько можно, что за отвратительный мелкий полудождь-полутуман.
«Прости, что не предупредил. Не расстраивайся из-за пустяков, пожалуйста. Я не знаю точно, когда вернусь».
Что за отвратительное человеческое изобретение – SMS. Обрывки мыслей, расстраивающие, наверное, еще больше. Штирлиц вздыхает – там, за тысячу километров от холодно-вежливого Лондона волнуется, а то и дошел до тихой истерики, Достоевский.
Штирлиц тихо ненавидит высшее руководство, так внезапно отправившее его в эту чертову командировку.
«Готово». «Выбрать контакт». «Отправить».
Телефон оптимистично мигает: «Сообщение отправлено».
Штирлиц ждет. Долго ждет.
Ответ почему-то не приходит.
«Ртуть-ртуть-ртуть, ее нельзя лизнуть».
Достоевский рассеянно напевает какую-то химическую песенку, не особо вдумываясь в смысл. Ему просто надо слышать хоть какой-то звук во мрачной квартире, хоть бы и собственный голос.
«Купорос-купорос, он что-то делает с кристаллами».
Получается не особо складно, но это как-то не слишком волнует.
Ртуть в градуснике останавливает на отметке 38.2. Здорово. Впредь надо всегда брать с собой зонт, надо записать, о то ведь снова забудет. Кажется, Гамлет должен будет разозлиться, если он сегодня не явится на репетицию. Некрасиво получится, надо предупредить.
«Я гидрокарбонат, вместе мы что-то образуем».
Телефон весело мигает: «Новое сообщение».
Руки дрожат, непослушные пальцы не желают нажимать на нужные кнопочки, и выбившиеся из хвостика локоны лезут в глаза.
«Не беспокойся, пожалуйста».
Достоевский легко улыбается, шепчет что-то неразборчивое. Вроде и «спасибо», и «чего это я», и «ничего-ничего».
Кажется, на репетицию он все-таки пойдет.
- О Господи! Достоевский!
Гамлет выскакивает из-за кулис, отчего с головы падает корона. Серебряно звеня, она падает со сцены – ее подхватывает Дон и деловито меряет. Это довольно странное зрелище – пройдоха-крестьянин в золотой короне, но ему, кажется, нравится этот новый образ.
- Ты вообще видел себя в зеркале?! В гроб кладут краше! С ума сошел, что ли? – Гамлет подлетает к нему, закатывает светло-фиолетовые глаза, хватает за плечи, трясет остервенело, - Что ты мне не позвонил, не в девятнадцатом же веке живем! Не так страшно, что уж – отлежался бы денек и снова был бы как огурчик!
Гамлет еще долго говорит – ругает, просит, переходя от шепота к крику. Гамлет вообще не выносит болезней и больных людей.
Достоевский тушуется – он все-таки боится, когда на него кричат. Впрочем, к Гамлету он привык, Гамлет – он… ну, он конечно высказывает все довольно прямо и немного истерично, но при этом… ну, Гамлет заботится о своих коллегах по театру. Достоевский тихо оправдывается, глядя в пол – Гамлет не слушает.
- В общем, марш домой – отлежишься пару деньков, таблеточки попьешь – и возвращайся, ладно? – почти доброжелательно говорит он, и тут же, без малейшего перехода, спрашивает - А где Штирлиц? То-то ты как в воду опущенный.
- В Лондоне… по работе, вчера уехал вот, - Достоевский неловко завязывает длинный бежевый шарф, трогательно путаясь пальцами в длинной, глупой, пушистой бахроме.
- Ты научился водить машину? – скептически интересуется Гамлет, нащупывая в кармане телефон.
- Нет… ну, то есть…
- Так ты на общественном транспорте… слушай, я тебя когда-нибудь убью, - доброжелательно обещает он, и, набирая въевшийся в память номер, патетически говорит в трубку: - Ма-а-а-акс? Ты освободился? Да? Слушай, ты же любишь спасать сирых и убогих, да? Ну что ты, как я могу быть убогим?! В общем, отвези Достоевского домой, а то наш инфантил помрет, и некому будет играть несчастного Самаеля… Нет, он уехал, ну что тебе, сложно, ну в самом деле, ты такой эгоистичный, что я в тебе нашел?! Ладно-ладно, ага, пока, да, люблю тебя, спасибо.
- Не надо было… - Достоевский и сам чувствует, что краснеет, и прячет лицо за пушистым шарфом.
- Ничего, ему полезно, - легкомысленно бросает Гамлет, одним движением поправляя на Достоевском этот чертов шарф, – ну, выздоравливай, и только попробуй мне не явится через три дня.
Делать совсем, совсем нечего. Это неправильно, иррационально и вообще неполезно. Но делать действительно нечего, и Штирлиц молча страдает.
Можно позвонить Достоевскому, но у них разница в четыре часа, и он, наверное, уже спит.
За окном злорадно шумит дождь. Лондон вообще наслаждается человеческими переживаниями, несносный, отвратительный город.
Некстати вспоминается, что в их доме целая куча книг, и вместо закладок Достоевский кладет высушенные листья. Листья постоянно ломаются, крошатся и вообще неудобно, но Достоевскому нравится, что книги пахнут осенью, солнцем и еще какой-то романтической чушью.
Романтик. Глупый, постоянно волнующийся романтик.
Когда нечем заняться, почему-то всегда начинаешь волноваться. Отвратительно.
Вспоминается, что этот романтик постоянно забывает взять с собой зонт. Заболеет ведь, глупый.
А если уже заболел?! Пойдет же все равно на репетицию и заболеет еще больше, ах ты ж черт возьми. И никто ж не проконтролирует. Господи, да за что же все это.
Штирлиц старается думать о хорошем. Получается плохо.
Почему-то кажется, что Достоевский уже заболел.
- В общем, купи себе такие таблетки, называется «Септолете». Они против кашля, и вкусные, такие мятные, и немного сладкие. Если хочешь, я тебе принесу, - Есенин весело говорит с того конца города. Наверное, сидит на своей табуреточке, болтая ногами, и печенье шоколадное ест. У Есенина всегда солнце над головой светит, даже в самый сильный дождь, вот ведь счастливый человек.
Достоевский тихо кашляет, отвечает робко:
- Нет, спасибо, Есь. Я сам куплю, не хочу тебя…
- Не волнуйся, мне совсем ненапряжно. Я вообще собирался проезжать рядом, мне надо там кой-чего по учебе купить, ну ты знаешь, все эти лабораторные тетради. Знаешь, тебе вообще лучше из дома не выходить. А то, если у тебя грипп, заразишься еще, скажем, туберкулезом – он тоже передается воздушно-капельным – и все, и помрешь, и очень жалко. Так что не смей отказываться, потому что если умрешь, то очень всех озаботишь – гроб там, похороны, поминки.
- А, ну… ну тогда хорошо, если хочешь…
- Жди меня завтра часам к трем-четырем.
Достоевский кладет трубку, вздыхая – что-то сегодня все слишком о нем заботятся, это непривычно и заставляет волноваться.
Господи, да за что, а? Вот вернется Штир, и все будет как обычно, и ни перед кем не надо извиняться, и никто не спешит ему на помощь, и вообще – хорошо, тихое повседневное счастье.
Достоевский кашляет надрывно, накрывается одеялом с головой и строчит SMS.
Отправлять он их не отправляет – а вдруг Штирлиц сейчас занят? У них же разница во времени… кхм… ну, много часов, вот.
Он возвращается в десять, когда Достоевский, по идее, уже давно спит. В квартире привычно пахнет осенью, книжной пылью и немного – горькими таблетками. Это настораживает.
Неужели все-таки?.. Все было правильно – забытый зонт, простуда и репетиция? Чертова командировка, ненавистный Лондон…
«Стоп, стоп, - думает Штирлиц, снимая пальто, – не надо делать предположения на одном лишь запахе лекарств». Думает, а неприятный осадок остается.
Достоевский просыпается сразу же, как только шорох одежды слышит – мгновенно, несмотря на страшную усталость (его почему-то всегда выматывают разговоры с Есениным и Жуковым, да тут еще эта простуда наваливается). Сразу же, сразу забывает обо всем – и про болящее горло, и про уютно шепчущий про мраморные надгробия знакомый ночной кошмар, и про зеленые таблеточки с мятным вкусом. Вскакивает с кровати, в тонкое длинное одеяло кутаясь.
В голове все мешается – и три невыносимых дня, и радость, и неотправленные сообщения.
«Приехал»
Вот так просто. Приехал – и жизнь снова прекрасна, и на душе цветут незабудки. И не надо никаких театральных жестов.
На негнущихся ногах Достоевский идет в прихожую – и наплевать, что голова кружится от резких движений.
- Штирлиц, Штирлиц…
Наверное, со стороны он похож на привидение, или на русалку, или еще на что там еще – наплевать.
Достоевский обвивает шею своего прекрасного, любимого, замечательного Штирлица, вдыхает знакомый запах табака, дождя и дорогого одеколона, улыбается глупо-счастливо, а Штирлиц… а он тоже счастлив, и в груди щемит он нежности и восторга, и обнять он Достоевского боится – такой он сказочно-волшебно-хрупкий, и как бы не сломать, и не причинить боль, и…
Засыпая рядом со Штирлицем, Достоевский знает, что знакомый кошмар ушел к соседям.