Фанфик "Рыбка золотая", окончание

[Socio-fandom]

Фандом: соционика
Автор: dr. ROXI
Бета: небечено (!!!)
Персонажи: Жуков, Достоевский, Джек, Штирлиц, Наполеон, Есенин, Габен, Бальзак, Драйзер, Дон Кихот, Дюма, Гексли, Гамлет.
Пейринг: Жуков/Достоевский, Штирлиц/Достоевский, Жуков/Есенин.
Рейтинг: NC-17
Размещение: запрещено

Предыдущие части

- Кто пишет? Штирлиц?

Достоевский поднял взгляд от экрана телефона и встретился глазами с юношей, сидящим напротив него. В помещении столовой университета царило оживление, отовсюду раздавался гул  возбужденных голосов. Студенты были рады передышке и возможности наконец-то перекусить и пообщаться с сокурсниками за обедом.

- В точку. Как ты догадался?

Есенин подпер щеку ладонью и лукаво глянул на Достоевского.

- А что тут непонятного? Мне знакомо это выражение лица… ведь у меня такое же, когда мне пишет Жуков.

Сердце  Достоевского сбилось с привычного ритма. Его внимательные глаза редкого медового оттенка рассматривали юношу напротив. Есенин был красив с головы до пят. А еще он был изящен, имел утонченные черты лица, и его вежливая обезоруживающая улыбка не оставляла никого равнодушным. Обедавшие девушки то и дело кидали заинтересованные взгляды в их сторону, и на Валентинов день Есенин неизменно получал впечатляющую гору открыток с признаниями. Но увы, надеждам студенток было не суждено сбыться, ведь сердце мечтательного юноши безоговорочно и окончательно принадлежало Жукову. Тому самому Жукову.

Достоевский как никто другой умел видеть людей насквозь, это было чем-то вроде  врожденного дара. Для него уже давно не являлось тайной, какие чувства его друг испытывает к Жукову…  Но зная Жукова… были ли его чувства взаимны? Был ли Жуков вообще способен любить?

Юноша мрачно уставился в свою тарелку, потеряв всякий аппетит при мыслях о Жукове. Судьба сводила его с грозным контрабандистом уже два… или три раза? Ответа на этот вопрос у Достоевского не было. Но больше всего на свете он хотел его узнать.

Со времени их совместного со Штирлицем визита в родительский дом, в Гарднер, прошло уже пара месяцев, но не было и дня, чтобы Достоевский не возвращался мыслями в тот солнечный летний день.  Уже пару месяцев Достоевский изводил себя размышлениями о том, было ли случившееся сном или явью. Его знакомый продавец Гюго дал ему зацепки, но расследование  Достоевского не принесло плодов. Жукова не оказалось ни в одной из социальных сетей, и прошлое контрабандиста так и осталось для него тайной. Служил ли Жуков в морской пехоте? Набил ли он на руке татуировку в память о годах службы в армии?

Ответы на все эти вопросы несомненно имелись у Есенина, учитывая их… тесную связь. Но увы, Достоевский не отважился рискнуть дружбой с Есениным и открыто проявить интерес к его любовнику, вызвав подозрения. И, конечно, ответы были у самого Жукова, но он был недосягаем.

Достоевский внутренне усмехнулся. Мог ли он раньше вообразить, что ему предстоит искать встречи с Жуковым? Что он будет практически одержим им?

Достоевский постарался прогнать назойливые мысли о Жукове, переключившись на Штирлица.

- Штирлиц улетел вчера в Чикаго в командировку, его не будет до вторника, - сообщил он Есенину.

Есенин неодобрительно сморщил нос.

- Он собирается работать все выходные? Он тот еще трудоголик, верно?

- Да, верно, - с горечью согласился Достоевский.

- Жуков тоже часто уходит… в рейсы.

Достоевский едва заметно нахмурился, ему было доподлинно известно, о каких рейсах идет речь. И Жуков, и Штирлиц состояли в преступном синдикате, зовущемся Альянсом, а точнее, находились в высших эшелонах его власти. Кто, как не Есенин, мог понять его тревоги, связанные с этим?

- Есенин, - внезапно севшим голосом спросил Достоевский. – Ты никогда не думал, что будет, если их…

Окончание фразы застряло у него в горле. Он боялся даже представить это, не то, что озвучить вслух.

Улыбка завяла на губах Есенина.

- Думал, - чуть слышно откликнулся он. – Конечно же думал, много раз…

Достоевский разглядел на дне его глаз отражение своего собственного страха и невыразимой боли.

На какое-то время над их столом повисло угрюмое молчание, но вскоре Есенин нарушил его несвойственным ему стальным голосом:

- Если дойдет до этого… я последую за ним, куда бы он ни сбежал от закона, хоть на край света. Я откажусь от всего, от привычной жизни, отвернусь от семьи, друзей… Если он захочет, чтобы я пошел с ним. Если он мне… позволит.

Достоевский потрясенно взирал на него, пораженный смелым заявлением. Есенин с яростью воткнул вилку в бифштекс на тарелке, от него отчетливо веяло решимостью и воинственностью. Достоевский сглотнул комок в горле и собрался с духом, чтобы ответить, но в этот миг на его плечо опустилась чужая рука.

- Эй, парни, я же просил не обсуждать ничего интересного в мое отсутствие!

На соседний стул плюхнулся еще один однокурсник Достоевского – шумный и всегда энергичный Гексли.

- Вот именно, вечно вы шушукаетесь вдали ото всех.

К их столу подошел еще один студент и поставил свой поднос с едой рядом с Есениным. Достоевский нечасто обедал в его компании, но сразу же узнал Гамлета по плавным жестам, длинным ухоженным волосам и томной, хитрой улыбке.

- Надо меньше торчать в курилке, - проворчал Есенин.

- Какие планы на вечер? – оживленно поинтересовался у собравшихся Гексли. – Сегодня пятница, как-никак. Это надо отметить! Мы пережили еще одну неделю в этом филиале испанской инквизиции.

Есенин в ответ на его энтузиазм только устало закатил глаза. Достоевский пожал плечами.

- Да особо никаких…

- Ну да, как я забыл. Вы же те еще тусовщики, - фыркнул Гексли. – Наверняка даже ни разу в ночном клубе не были.

- Вообще-то мы с Достоевским уже были в ночном клубе, - уязвленно отреагировал Есенин. – И не в каком-то, а в «Элизиуме».

Ответом ему было восхищенное молчание. Даже сидевшие в некотором отдалении студенты заинтригованно повернули к ним головы, прислушиваясь к их разговору.

- В «Элизиуме»? – с видимым недоверием изогнул бровь Гамлет. – В том самом «Элизиуме» на Манхеттене? Как вас туда пустили? Владелец что, устроил день открытых дверей?

- Мечтай, - огрызнулся Есенин. – Я знаком кое с кем, кто близок с владельцем клуба.

- У тебя в приятелях человек из круга Наполеона Бонапарта? – присвистнул Гексли, округлив глаза. – И кто же это? Какой-то богач, раз на короткой ноге с самим Бонапартом?

- Вроде того, - пробормотал Есенин.

Глаза Гексли зажглись благоговейным восторгом. Он взирал на Есенина, как на своего кумира.

- А ты можешь и нас туда провести?- пылко спросил он. – Тебе же удалось провести с собой Достоевского?

- Тогда был… особый случай.

Достоевский некомфортно поерзал на своем стуле и потупился в тарелку. Гексли откинулся назад, состроив разочарованную гримасу.

- Есть и другие клубы, - сказал Гамлет, растягивая слова в присущей ему манере. – Брат мне рассказывал об одном заведении… Он говорил, там можно получить незабываемые впечатления... и ощущения.

- И што же это за мешто? – с набитым ртом спросил Гексли.

- Оно называется… - Гамлет выдержал театральную паузу, - «Пандора».

Его слова не возымели ожидаемого эффекта. Его собеседники озадаченно переглянулись.

- Впервые слышу, - озвучил всеобщее мнение Гексли.

- Еще бы, дубина, - вздохнул Гамлет. – Это приватный клуб. Пройти туда можно только по рекомендации, и мой брат ее нам обеспечит.

- Не знаю, - с сомнением отозвался Достоевский, до этого не принимавший участия в разговоре. – Стоит ли туда идти…

- Ах да, - с издевкой ответил Гамлет, сверкнув зубами. – Тебе же сперва нужно отпроситься у папочки… или, точнее… у папика?

Достоевский оторопел, краска схлынула с его лица.

- Отвяжись от него, Гамлет! – разозлился Есенин. – Боже, ну ты и придурок.

- В общем, - промолвил Гамлет, вставая. – Жду вас сегодня в десять вечера в «Пандоре», если не струсите. Адрес пришлю позже.

И, картинно отбросив длинные волосы назад, юноша покинул их.

Оставшаяся троица обменялась неуверенными взглядами.

- Э-э-э, - боязливо протянул Гексли. – Почему бы и не сходить? Пятница, как-никак…

***

В десять вечера трое парней уже стояли перед крыльцом приватного клуба «Пандора», ежась под порывами прохладного осеннего ветра. Заведение на первый взгляд не вызывало ни капли доверия. Это было полуподвальное мрачное место с блеклой вывеской, и на яркий и грандиозный ночной клуб Наполеона оно походило не более чем воробей на райскую птицу. Достоевского охватило неясное волнение, предчувствие надвигающейся беды укололо под ребра. Он поплотнее запахнулся в пальто и поднял воротник. Осень выдалась в этом году промозглой.

- Бронкс, - покрутил головой вокруг Есенин, разглядывая окрестности печально известного криминального района Нью-Йорка. – Никогда здесь не был…

Телефон Гексли выдал короткую трель. Тот разблокировал экран и прочитал сообщение.

- Вот же козлина, - в сердцах произнес он.

Достоевский и Есенин одновременно развернулись к нему.

- Гамлет пишет, что не сможет прийти. Заманил нас сюда, а сам слился!

Гексли разразился потоком брани и пнул ствол ближайшего дерева.

- Значит, пошли по домам? – с всколыхнувшейся надеждой спросил Достоевский.

- Еще он пишет, что мы можем зайти внутрь, его брат обо всем договорился.

Гексли еще раз смерил взглядом подозрительный клуб и неуверенно обратился к своим друзьям:

- Ну что… пошли? Глупо не зайти, раз уж притащились в такую даль.

Есенин и Достоевский переглянулись и покорно поплелись за ним.

К их разочарованию, обстановка внутри оказалась едва ли лучше той, что снаружи. Помещение было темным и пропитанным странным сладковатым ароматом, несколько отличающимся от знакомого всем запаха табака. Гексли задумчиво повел носом, силясь вспомнить этот запах.

- Здравствуйте, - поприветствовала их подошедшая официантка.  – Вас ожидают? Кто ваш поручитель?

Получив от них ответы, она отвела друзей к дальнему столику в углу. Присутствующие в клубе проводили их троицу тяжелыми взглядами. Ребята заняли свои места и уткнулись в меню, стараясь ни на кого не смотреть. Есенин неосознанно придвинулся ближе к Достоевскому.

- По пиву? – чересчур бодрым голосом спросил Гексли, отчаянно пытаясь храбриться.

Достоевский украдкой разглядывал сумрачное помещение. Ему вспомнился «Элизиум» с его просторным танцполом, современной громкой музыкой, дискоболлами под высоким куполом,  диджеем, большими динамиками, лазерами светомузыки, толпой наряженных в свои лучшие наряды молодежи… Ничего даже отдаленно похожего в «Пандоре» не было. Все было каким-то блеклым и непримечательным. Приглушенная музыка, невзрачная мебель, а посетители… Именно они вызывали у Достоевского наибольшее беспокойство. Возможно, виной тому была общая сонная атмосфера этого заведения, но они казались какими-то заторможенными и вялыми.

Официантка принесла им заказанное пиво, и следом от нее прозвучал вопрос, поставивший всех в тупик:

- Что предпочитаете из особого меню?

- Особого меню? – тупо переспросил Гексли.

Официантка промолчала. Лицо ее было невыразительным.

- Извините, мы еще не решили, - ответил за всех Достоевский. – Вы не могли бы подойти попозже?

Когда девушка удалилась от их столика, ребята сдвинули головы, лишь сильнее заражаясь друг от друга волнением.

- Что это еще значит? – прошипел Гексли.- Какое еще особое меню? Она даже не дала нам никакого дополнительного меню.

- Вот именно, - нервно поддакнул Есенин. – И какие такие незабываемые впечатления мы должны получить в этой дыре?

- Допьем пиво и уйдем отсюда, - тихо сказал Достоевский. – Пока не нажили проблем…

Его предложение было встречено молчаливым согласием. Трое парней сосредоточенно пили пиво, мечтая покинуть это место в кратчайший срок. Когда с пивом было почти покончено, Гексли вскочил на ноги и отправился курить на улицу, не желая провести здесь ни минуты лишней.

Достоевский и Есенин остались дожидаться счета.

Оказавшись на улице, Гексли облегченно выдохнул, в красках рисуя в воображении сцену расправы над Гамлетом.

Юноша достал пачку сигарет, и тут его осенила внезапная догадка. Этот знакомый каждому студенту старших курсов запах, эти расслабленные посетители с расфокусированными глазами. Пазл сложился в единую картинку. В «Пандоре» пахло марихуаной, а посетители были… под кайфом. А особое меню, следуя нехитрой логике, представляло из себя ничто иное, как перечень разнообразных наркотиков, которые можно было спокойно приобрести и употребить в этом заведении. Гексли похолодел, даже волосы на затылке зашевелились. Но было поздно. Краем глаза он увидел притормозившие недалеко от крыльца здания полицейские машины.

Гексли круто развернулся и бросился наутек от злополучного заведения, на ходу вытаскивая из кармана телефон.

***

Достоевский и Есенин нетерпеливо дожидались возможности рассчитаться, чтобы последовать примеру Гексли и вырваться на свободу из этого угнетающего места.

Их внимание привлек отвратительный звук, который было тяжело с чем-то спутать. Кого-то вырвало за соседним столиком прямо на пол, но как ни странно, никто из присутствующих и ухом не повел.

- Не нравится мне эта атмосфера, Достоевский…- судорожно сглотнул Есенин. – Давай-ка двигать…

Он не смог закончить  фразу, прерванный громким звонком своего телефона.

- Есенин, рвите когти оттуда! – заорал в телефонной трубке Гексли. – Здесь ОБН, это облава!

Достоевский повернулся к нему, чувствуя расползающиеся по телу мурашки.  Есенин сидел со смертельно побледневшим лицом, не в силах выдавить ни звука. Достоевского охватила неясная тревога, природы которой он еще не улавливал.

- Достоевский… - выдохнул Есенин, - уходим, сейчас же.

Есенин быстро преодолел оторопь, вызванную новостью Гексли, и схватил Достоевского за руку. Двое юношей стремглав неслись по коридорам странного заведения в поисках запасного выхода.

- Что случилось? – на ходу спросил Достоевский.

- Полиция! – коротко рявкнул Есенин, увлекая его за собой в темное хозяйственное помещение.

Есенин захлопнул дверь и подбежал к небольшому окну, видневшемуся у потолка.

- Подсади меня, - моментально сориентировавшись, скомандовал Есенин.

Достоевский послушно сцепил пальцы в замок, Есенин ступил на образовавшуюся подножку, и в этот самый момент дверь открылась, явив их взорам двух мужчин в форме сотрудников правоохранительных органов. В руках одного из них сверкнул значок.

- Отдел по борьбе с наркотиками, всем оставаться на своих местах.

Есенин с Достоевским замерли, словно враз окаменев.

- Вот дерьмо, - вырвалось у Есенина. Сердце Достоевского оборвалось от внезапно навалившегося на него ощущения сильного испуга.

А дальше они услышали до боли знакомую всем, кто хоть раз смотрел детективный сериал фразу:

- Вы имеете право хранить молчание. Все, что вы скажете, может быть использовано против вас в суде. Прошу  не оказывать сопротивления и проследовать за нами в полицейский участок.

***

Достоевского и Есенина вместе с остальными посетителями клуба завели в камеру предварительного заключения. Немного ранее у них взяли образцы крови и мочи для определения содержания в них наркотических веществ. Двое неудачливых студентов прошли вглубь камеры и синхронно опустились на грубую скамью, заняв место в углу. Достоевский измождено прислонился к стене и прикрыл веки.

Есенин затравленно огляделся по сторонам.

- Как думаешь, что с нами теперь будет? – тихо спросил он у Достоевского.

Достоевский мрачно посмотрел на остальных обитателей их камеры. В отличие от него и Есенина, они не казались случайными посетителями клуба, оказавшегося наркопритоном.

-Все будет в порядке. При нас не было наркотиков, и результаты анализов покажут, что мы ничего не употребляли, - проговорил он, стараясь звучать убедительно. Он и сам не знал, пытается ли он успокоить Есенина, или самого себя.

Достоевский нащупал вспотевшую от волнения ладонь Есенина и сжал ее в своей. Есенин придвинулся ближе, прижимаясь к нему боком. Один из парней, сидевших напротив, скривился в мерзкой ухмылке, не сводя с них глаз. Есенин заметил это и недобро прищурился. Его настроение уже было в глубоком минусе, и на нем сработала бы и малейшая провокация.

- Если есть что сказать, говори, - с вызовом обратился он к соседу по камере.

Мерзкая ухмылка парня стала еще шире.

- Да вот думаю, как вы умудрились перепутать наркопритон с гей-баром.

Достоевский удержал дернувшегося рядом Есенина, не давая ему усугубить их и без того скверное положение.

- У нас уже хватает проблем, - прошептал он ему на ухо. – Держи себя в руках.

Есенин зло закусил губу, прожигая ненавистным взглядом парня напротив.

- Мы-то скоро отсюда выйдем, - сообщил он ему, наконец совладав со своим гневом. – А вот тебе, похоже, придется тут надолго задержаться. Ты ведь уже ширнулся там?

- Тихо! – призвал их к порядку стоявший у дверей их клетки страж закона.

Обитатели камеры дружно потупили взгляды в пол. Есенин помолчал, обдумывая что-то, и воцарившуюся тишину прервал его напевный голос:

- Эй, начальник… у нас ведь есть право на звонок?

***

- Ну, выпьем! – уже в который раз за сегодняшнюю ночь поднял стакан с выпивкой Джек Лондон.

Сидевшие по обеим сторонам от него молодые девушки хихикнули, присоединяясь к тосту.

 Жуков пригубил виски из своего стакана. Он, как и всегда, выигрышно выделялся среди прочих посетителей ночного заведения. Он был обладателем очень высокого роста, крепко сложен, а надетая на нем черная рубашка выгодно обрисовывала его хорошо развитую мускулатуру. Его окружал аромат непоколебимой властности и денег, делая его практически неотразимым в глазах окружающих. Можно было без преувеличения сказать, что он являлся одним из тех мужчин, которым откажет лишь редкая женщина. Юная красавица справа от него положила руку на его колено. Уже пару часов Жуков слушал ее кокетливый лепет и сладкие, как мед, комплименты, отчетливо понимая, что сегодня именно ей выпадет честь согреть его постель. Было бы жестоко лишать ее этого, принимая во внимание все ее старания.

Не то, чтобы у Жукова имелись возражения на сей счет.

- Женился бы ты уже, Жуков, - Джек раскинул руки в стороны, обхватывая плечи своих спутниц. – К чему искушать народ. И потом, сколько тебе стукнет в этом году? Кажись, уже тридцать шесть?

Жуков закурил толстую кубинскую сигару и вальяжно откинулся на спинку кожаного дивана.

- Неужели я произвожу ошибочное впечатление семейного человека?

Девушка рядом испустила очередной смешок, обвивая своими руками его мускулистое предплечье и прижимаясь к нему мягкой, полной грудью. Жуков чувствовал исходящее от нее тепло, как и ее неприкрытое желание продолжить вечер в более уединенной обстановке.

- Нет, ты похож на того, кому вскоре перережут глотку. Или выстрелят в голову. В общем, на того, кто явно не доживет до солидных годов.

Жуков хмыкнул и выпустил  из легких струю сигаретного дыма. Он слышал дразнящие нотки в словах своего приятеля, но не торопился ответить на его злую насмешку. Алкоголь несколько смягчил его жесткую натуру, по телу разлилась приятная истома.

 - Если мне попадется тот, кто сможет одолеть меня, так тому и быть.

Джек насмешливо посмотрел на него через стол и холодная улыбка коснулась его губ.

- Хотелось бы мне повстречать этого человека. Бьюсь об заклад, он просто нечто.

- Может, ты его уже встретил,- туманно откликнулся Жуков.

Контуры бара, в котором они проводили эту пятничную ночь, тонули в сумраке. Какая-то популярная мелодия стлалась над их головами, отовсюду раздавался гомон приглушенных голосов и смеха. В темном полумраке он различал ритмично колеблющиеся фигуры людей на танцполе. Жуков с отстраненным любопытством наблюдал за веселящейся толпой. Музыка сменилась, танцующие разделились на парочки и начали плавно покачиваться в такт медленной музыке. Его привлекательная спутница состроила очаровательную мордашку, несомненно, призванную вызвать у него умиление, интимно прижалась к его бедру своими округлыми бедрами и требовательно заговорила:

- Потанцуй со мной, Жуков. Мне так нравится эта песня!

Джек рассмеялся и подцепил кусочек мяса с тарелки.

- Крошка, я уже три года выпиваю с ним в барах, и ни разу не видел его танцующим. Если тебе удастся вытащить его танцпол, я озолочу тебя.

Девушка с надеждой воззрилась на Жукова.

- Я потанцую с тобой, - невозмутимо отозвался Жуков. – Но это случится не здесь, и после этого ты еще несколько часов будешь не в силах стоять на ногах.

Спутницы Джека смущенно ахнули и прижали ладони ко рту. Сам Джек расхохотался, запрокинув голову. Острые ногти девушки впились в бицепс Жукова.

- Поехали прямо сейчас, - с жаром прошептала она ему на ухо, опаляя его кожу своим горячим влажным дыханием. Ее глаза возбужденно блестели, все ее тело сотрясала дрожь сексуального голода.

Жуков не успел ничего ответить, его внимание отвлек завибрировавший на столе телефон. Он сделал ей знак молчать и не без изумления посмотрел на высветившееся на экране имя звонившего.

- В чем дело, Есенин? – сказал он вместо приветствия.

- Жуков? Ты… не спишь? – послышался в трубке нерешительный голос Есенина, в котором отчетливо прозвучали виноватые нотки. – У меня тут кое-что стряслось… вроде как… Ты не мог бы внести за меня залог?

- Залог?

- Да, я сейчас в полицейском участке. Мы были в «Пандоре», но случилась облава, и нас схватило ОБН.

Рука Жукова застыла в воздухе, не донеся до рта стакан с виски. Какого черта, Есенин…

- Нас?

- Да, я с другом. Ты с ним как-то встречался, но, наверное, уже не помнишь его. Его зовут Достоевский.

Жуков подумал, что много отдал бы за возможность забыть Достоевского. Сердобольный мальчишка уже давно поселился в его мыслях, время от времени вызывая вспышки глухого раздражения… и жажды обладания. Иногда одинокими ночами Жуков вспоминал его изумительные тигриные глаза, вкус его губ, их постоянное яростное противостояние, будоражащее кровь.

Воображение мигом нарисовало совершенно абсурдную картину: Есенин и Достоевский в известном на весь город сомнительном клубе, почти открыто  торгующем наркотиками. Есенин и Достоевский в полицейском участке, в обезьяннике. Более неподходящего места для этих двоих и придумать было нельзя. И кто бы мог подумать, что судьба снова сведет его с Достоевским, когда он меньше всего это ждал, и чьими руками? Есенина? Какое-то время Жуков хранил молчание, силясь переварить свалившуюся на него информацию.

- В каком вы участке? – наконец спросил он.

Получив ответ, Жуков нажал на кнопку сброса и потянулся за своей кожаной курткой.

- Уже уходишь? – удивленно изогнул бровь Джек. – Время еще детское.

- Возникли кое-какие срочные дела.

- Какая жалость. Что ж, значит, все эти прекрасные леди достанутся мне.

- Развлекайся.

Девушка, составлявшая Жукову компанию в эту ночь, вцепилась в его руку, не желая расставаться. На ее лице застыло отчаянное выражение, в глазах вспыхнула мольба взять ее с собой.

- Прости, детка, - Жуков наклонился к ней и коротко поцеловал в пухлые красные губы. – В другой раз.

И, подмигнув ей на прощание, Жуков встал из-за стола и повернулся спиной к своим спутникам, направляясь к выходу из бара.

Пора спасать двух неразумных птенцов, угодивших в клетку.

***

Есенин практически дремал, уронив голову на плечо Достоевскому. Несмотря на окружающую обстановку и малоприятное соседство с наркоманами, он казался умиротворенным и спокойным. Его волнистые волосы упали на лицо, густые ресницы отбрасывали на светлую и мягкую кожу длинные тени. Достоевский, весь бледный и хмурый, буравил угрюмым взглядом стену перед собой. Мыслями он находился далеко за пределами полицейского участка, в который так глупо попал вместе со своим другом. Каждая клетка, каждый мускул его тела жаждал отдыха, но он не мог отключиться от происходящего, как Есенин. Его истощенный переживаниями мозг не давал ему заснуть.

Что скажет Штирлиц, когда ему станет известно о произошедшем? Штирлиц всегда был такой серьезный, такой… взрослый. Хоть его преступления перед законом были куда тяжелее, он бы никогда не оказался в подобной ситуации. Нетрудно представить, как он будет разочарован в нем. В сравнении со Штирлицем Достоевский казался себе всего лишь наивным глупцом, то и дело попадающим в неприятности. Неужели ему опять придется просить у него помощи? После всего того, что тот уже для него сделал? Достоевский накрыл ладонями лицо, стыд стиснул его грудь, чувство вины придавливало к земле тяжелым грузом.

Его акт мысленного самобичевания прервал голос появившегося полицейского.

- Есенин, Достоевский, на выход.

Пришедший в сопровождении полицейского Жуков силился припомнить, кого ему напоминают двое юношей, тесно прижавшихся друг к другу в камере полицейского изолятора. И тут он понял: Есенин и Достоевский были точь-в-точь как попугаи-неразлучники.

Это было даже трогательно, в какой-то мере.

Есенин встрепенулся, потер заспанные глаза и повернулся к выходу из их камеры. Его лицо засветилось от нахлынувшего нескрываемого счастья и облегчения. Достоевский проследил за направлением его взгляда и из него вырвался неконтролируемый судорожный вздох. У юноши похолодело внутри, в висках застучала кровь, горло словно стиснула чья-то невидимая рука.

Жуков стоял в дверях изолятора, склонив голову набок. Его темные глаза пристально изучали бледное лицо Достоевского, и, разглядев тень страха, отразившуюся на нем, на губах мужчины заиграла его фирменная улыбка, напоминавшая волчий оскал.

***

Достоевский подписал подсунутые полицейским документы,  не понимая ни слова, написанного в них, ощущая лишь бурю внутри, терзавшую все его существо. Мужчина в форме протянул ему лоток, в котором находился ранее изъятый у него телефон и ключи от пентхауса Штирлица. Есенин уже прошел через эту процедуру и покинул полицейский участок вместе с Жуковым. Все, что Достоевский осознал своим оцепеневшим сознанием, это то, что Жуков внес залог за него и Есенина, и они могут быть свободны.

На негнущихся ногах Достоевский прошел к выходу и толкнул двери полицейского участка. Прохладный осенний ветер взметнул его светлые волосы. И тут его глазам открылась невообразимая картина: Жуков и Есенин страстно обнимались, стоя метрах в десяти от него.

Достоевский смотрел на них расширившимися глазами. От развернувшегося перед ним зрелища у него пресекло дыхание. Он хотел отвернуться от этой неприличной сцены, невольным свидетелем которой стал, но не мог пошевелить и пальцем. Мышцы словно одеревенели и отказывались слушаться.

Крепко стискивая стройное гибкое тело Есенина в объятиях, Жуков оттянул его голову назад за волнистые волосы и впился в его губы жадным поцелуем. Их поцелуй был глубоким и на первый взгляд лишенным всякой нежности.  Достоевскому показалось, что их поцелуй напоминал скорее укус  зверя, чем ласку двух любовников, столько свирепости в него было вложено.

Краска бросилась в лицо Достоевского. Пусть сейчас и была уже середина ночи, но Нью-Йорк - весьма многолюдный город, в любое время суток. Но Жукова и Есенина это не остановило.

Жуков наконец оторвался ото рта юноши и посмотрел своими черными глазами, в которых отражался хищный блеск, поверх головы Есенина прямо на Достоевского.

Есенин отстранился от Жукова и обернулся к Достоевскому. Его щеки пылали от возбуждения и смущения.

- Ой, Достоевский! Ты уже закончил?

Достоевский кивнул и вперил взгляд в землю.

- Отлично, тогда поехали. Жуков нас отвезет.

- Я сам доберусь домой, - выдавил из себя Достоевский.

Есенин подбежал к нему и схватил за руку.

- Глупости, уже ночь, хватит с нас приключений. Пошли, тигренок.

Жуков удивленно изогнул бровь, заслышав прозвище Достоевского, которым его наградили однокурсники. Его тонкие губы скривились в ехидной усмешке. Достоевский едва заметно поморщился с досады и позволил Есенину подтащить себя к машине Жукова, припаркованной неподалеку. Завидев ее, Достоевский подумал, что более подходящего Жукову автомобиля и вообразить было нельзя. Он был точно такой же, как и сам Жуков – огромный, мощный, устрашающий…  и к тому же от него веяло каким-то милитаризмом.

 На какое-то мгновение юноше захотелось, чтобы Жуков возразил на предложение Есенина, но тот не проронив ни слова сел на водительское кресло своего «Хаммера» и завел мотор.

«Другого шанса узнать правду о том дне в Гарднере не будет, если сейчас позволить ему уйти», - шепнул Достоевскому внутренний голос. Повинуясь ему, юноша покорно сел на заднее сиденье и нацепил на лицо маску спокойствия и невозмутимости, скрывая нервозность.

Есенин с то и дело проскальзывающими возмущенными и жалостливыми нотками поведал Жукову об их злоключениях. Жуков, как ни странно, не выказал ни намека на упрек, скорее, его позабавил рассказ Есенина. Достоевскому вдруг пришло на ум, что реакция Штирлица была бы диаметрально противоположна реакции Жукова, и он ощутил необъяснимый укол в груди, напоминающий…  зависть.

Стоп. Он завидовал Есенину и Жукову? Тому, как они не стеснялись своих отношений и открыто проявляли эмоции на людях? Тому, как Жуков легко отнесся к неприятностям, в которые влип его любовник? Тому, что от него не прозвучало ни слова неодобрения и порицания?

Воспользовавшись темнотой в салоне автомобиля, Достоевский незаметно рассматривал широкую спину Жукова впереди, его могучие руки, сильные ладони, касающиеся рычага переключения передач. Из раздумий его вырвал необычайно мягкий и вкрадчивый голос Есенина.

- Жуков…

На красивом лице Есенина застыло странное выражение, смесь надежды, нетерпения и еще чего-то… чересчур интимного.

Достоевский резко отвернулся от них и вперил взгляд в боковое окно, решительно не смотря на двух любовников. Он уже жалел, что все же поехал с ними.

- Прости, малыш. Сегодня не получится.

Достоевскому стоило больших трудов поверить, что он не ослышался. Он и представить не мог, что в голосе Жукова может быть столько искренней нежности и благосклонности. Ранее он считал, что эти слова вообще неприменимы к нему. Поведение Жукова рядом с Есениным шло вразрез со сформировавшимся у него в голове образом жестокого и циничного контрабандиста. Достоевский отчаянно старался сохранить невозмутимое лицо, но ему это слабо удавалось.

Есенин потупился и затих после ответа Жукова. Достоевский отчетливо ощущал его разочарование, разлившееся по салону автомобиля.

В молчании они доехали до дома Есенина. Есенин махнул рукой оставшимся в салоне на прощание и предупредил:

- Ну, всем спокойной ночи. Жуков, не обижай Достоевского. Узнаю – тебе несдобровать.

- Значит не узнаешь.

Есенин фыркнул и захлопнул дверь.

Жуков вырулил автомобиль обратно на дорогу. С уходом Есенина атмосфера в машине превратилась для Достоевского из некомфортной в настоящую пытку, хотя Жуков, похоже, не испытывал никаких неудобств. Мужчина как ни в чем ни бывало вел автомобиль по оживленным даже ночью улицам мегаполиса. Наверняка ему было известно, где находился дом Штирлица, учитывая, что они являлись деловыми партнерами уже несколько лет, но все же… Достоевский неуверенно покусал губу и впервые с момента их встречи обратился к Жукову:

- Вы знаете, куда ехать?

- Кто это тут у нас заговорил, - вместо ответа произнес Жуков.

Машина проехала еще примерно сотню метров и внезапно остановилась в совершенно незнакомом Достоевскому месте.

- Выходи, - резко скомандовал Жуков.

Совершенно сбитый с толку Достоевский выбрался из автомобиля и огляделся по сторонам. Хоть он и не питал иллюзий относительно их с Жуковым отношений, но все же выкинуть его посреди ночи неведомо где казалось чересчур даже для Жукова.

Автомобильный гудок громко просигналил, заставив его вздрогнуть. Жуков опустил стекло со стороны водительской двери и раздраженно прикрикнул на него:

- Чего ты там застрял? Садись вперед.

Озадаченный Достоевский обогнул внедорожник и сел на переднее сиденье рядом с Жуковым. Тот недовольно покосился на него и нажал на педаль газа, вливаясь обратно в поток машин на дороге:

- Заснул ты там что ли… стой… Ты подумал, что я бросил тебя посреди дороги?

Во взгляде мужчины отразилось что-то, издалека похожее на жалость. Но, должно быть, ему это лишь показалось, ведь в проявлении жалости к кому-либо Жукова нельзя было обвинить.

- Ты что же, привык к такому обращению?

Достоевский вспыхнул и сердито отвернулся от него.

- Я не привык. Просто когда это вы… я совсем не знаю, чего мне ждать.

Жуков окинул Достоевского насмешливым взглядом. Его ухмылка стала еще шире.

- Со мной-то как раз все ясно… Я загоню тебя в угол… и поступлю так, как считаю нужным.

- А как же Есенин?

- А что с Есениным?

- Я не слепой, Жуков. Как вы можете так относиться к нему и… хотеть меня?

- Разве одно другому мешает? – просто ответил Жуков.

Достоевский осуждающе уставился на него. Жуков заметил это и у него вырвался издевательский смешок.

 - Ну, у тебя-то подобное наверняка никак не укладывается в голове.  Ты ведь тот еще образец верности.

Перед внутренним взором Достоевского промелькнуло воспоминание о летнем происшествии в Гарднере. Происшествии? Нужно называть вещи своими именами. Это была чертова катастрофа.

Жуков задержал на нем взгляд своих проницательных черных глаз, благо впереди зажегся красный свет светофора. Достоевскому почудилось, что его губы скривились в мстительной улыбке.

Достоевский глубоко дышал, заставляя свое сердце биться ровно. Нельзя действовать опрометчиво и бездумно. Ему было жизненно необходимо узнать правду о том, что случилось… или не случилось. По спине юноши пробежал холодок. Он страшился правды, и вместе с тем страстно желал узнать ее.

- Я родился и вырос в Массачусетсе, - легка осипшим голосом начал Достоевский, осторожно прощупывая почву. – Точнее, в Гарднере, это маленький сельский городок…

- Вот как, - безразлично откликнулся Жуков. – Ты решил рассказать мне свою биографию?

Достоевский невероятным усилием воли проигнорировал его дразнящий тон и упрямо продолжил:

- Этим летом я навестил родителей. Там мне… приснился странный сон. Обо мне и о … вас.

Жуков встретил его слова продолжительным молчанием. Его выражение лица оставалось бесстрастным. В тот момент, когда Достоевскому показалось, что он так и оставит его последнюю фразу без комментариев и юноша открыл рот, чтобы продолжить, Жуков вдруг заговорил.

- Приятно выяснить, что я не единственный, кто предавался фантазиям о нас. И как же это было? Тебе понравилось?

Достоевский покраснел до самых ушей.

- Я не фантазировал о вас!

- Да, тебе просто приснился сон о том, как я тебя трахаю.

Достоевский задохнулся от шока. От чудовищной бесцеремонности и прямолинейности Жукова слова застряли у него в горле, и он мог только оторопело смотреть вперед, на дорогу и мелькающие по бокам здания. Его попытка докопаться до правды потерпела крах.  Юноша стиснул зубы. Нет, отступать нельзя. Он узнает правду во что бы то ни стало. Чего бы ему это ни стоило! Его мозг лихорадочно придумывал план, и когда тот был готов, внутренности Достоевского стянулись в узел от неконтролируемого страха, который спустя несколько секунд сменился отчаянной решительностью.

Жуков заинтригованно глянул на него, уловив перемену в настроении парня. Сдвинутые брови, напряжение, затаившееся на дне янтарных глаз, побледневшее, разом ожесточившееся лицо. Любопытно. Никак тигренок готовился к битве.

- Я верну вам сумму залога, - вдруг сказал Достоевский, кардинально сменив тему.

- Ты разве работаешь?

- Эээ… нет, - удивленно откликнулся Достоевский, не сообразив, к чему ведет его собеседник.

- Значит, ты собрался отдать долг деньгами Штирлица? – хмыкнул Жуков. – В таком случае не утруждай себя.

Достоевский поджал губы.

- Не расстраивайся. Есть и другие способы отблагодарить… - туманно проговорил Жуков. В его черных глазах читалась бездонная тьма. – Надеюсь, в этот раз мне не придется ждать полгода, пока ты созреешь для «спасибо».

- Я… тогда… я не знал, как связаться с вами, - сбивчиво ответил Достоевский. Жуков использовал против него его же собственное оружие, упрекнув в невоспитанности и неблагодарности, и это причудливым образом действовало на нервы.

- Ну да, у тебя же нет в непосредственном окружении целых двух человек, приближенных ко мне.

- Есенин и Штирлиц бы с радостью поделились со мной вашим телефонным номером, это же ничуть не подозрительно, - съязвил Достоевский.

Жуков довольно рассмеялся и повернул руль вправо, сворачивая на Мэдисон-авеню.

- Я просто дразню тебя… тигренок.

Достоевский вздрогнул. Слышать свое ласковое прозвище из уст Жукова оказалось в высшей степени дико.

Очередной светофор на их пути зажегся красным. Жуков вдруг подался к Достоевскому, и юноша отпрянул, насколько ему позволил пристегнутый ремень безопасности. Жуков задумчиво прищурил глаза в ответ на его непроизвольную реакцию и как ни в чем не бывало открыл бардачок, нашарил там пластиковый прямоугольник и вручил его Достоевскому. Достоевский удивленно рассматривал визитную карточку с выбитыми на них буквами имени Жукова и его контактными данными.

- На будущее, если захочется… поболтать, - пояснил Жуков.

На какое-то время в салоне автомобиля повисла тишина. Завидев, что дорога впереди пуста, Жуков вдавил в пол педаль газа. Стрелка спидометра перевалила за сотню. Жуков метнул короткий взгляд в сторону юноши, сидящего рядом: осмелится ли тот отчитать его за превышение скоростного режима?  Но Достоевский лишь с отсутствующим видом  рассеянно гладил большим пальцем имя Жукова, выбитое на визитке, не замечая ничего вокруг. Что за манера чуть что уходить в себя… Похоже, он действительно готовился к чему-то, настраивал себя… В Жукове зародилось предвкушение чего-то, что несомненно доставит ему радость.

Оставшуюся часть пути они проехали молча. Наконец автомобиль затормозил у небоскреба, на самом верху которого располагался пентхаус Штирлица, в котором тот жил с Достоевским. Жуков отстегнул ремень и повернулся корпусом к Достоевскому. Юноша повторил его действия и заглянул своими теплыми медовыми глазами в пугающую тьму глаз мужчины напротив. Они были так близки сейчас, между ними не было и полуметра. Какое-то время они просто сидели, не отрывая друг от друга глаз, а потом Достоевский с неистово колотящимся сердцем промолвил обволакивающим голосом:

- Не зайдете… на чашку чая?

Его предложение оказало на Жукова то же воздействие, что пение сирены на моряка.

Тонкие губы Жукова растянулись в довольной улыбке, он ощутил прилив мрачного триумфа. Вот оно – то, чего он так сильно жаждал, едва заприметив Достоевского в полицейском участке. К чему так сильно стремился – схлестнуться с ним еще раз. Жукова переполнял охотничий азарт, в венах забурлил тестостерон.

Тигренок сделал первый ход, и игра началась.

- Конечно, отчего бы не зайти.

***

Достоевский отпер дверь пентхауса ключом и первым зашел внутрь, ощущая затылком тяжелый взгляд мужчины позади него. Его сотрясала мелкая дрожь. Он действительно решился на это? Должно быть, он окончательно выжил из ума. Случись что – никто не услышит его криков и не придет на помощь.

Достоевский расстегнул пальто и повесил его в шкаф. Жуков последовал его примеру и снял с себя кожаную куртку. От него не укрылась тень досады, на какое-то мгновение пробежавшая по лицу Достоевского, и он задумчиво сузил глаза.

- Разве вам не было холодно в косухе? Все-таки уже конец октября, - спросил у него Достоевский, пытаясь скрыть невольную дрожь в голосе и нарушить некомфортное молчание.

Жуков мысленно застонал. Вот они, светские беседы в духе Достоевского. Началось. Мужчина проигнорировал вопрос Достоевского и прошел в гостиную.

«Ему не было холодно.  Напротив, ему почти всегда жарко… Его тело такое горячее…» - вдруг подумал Достоевский и поразился своей мысли. Стоп! Что это еще было? Откуда ему это было известно?

Достоевский нахмурился и последовал за Жуковым. Пусть он и был хозяином этого дома, а Жуков – гостем, отчего-то ему казалось, что на деле все наоборот. Вероятно всему виной было исходящее от мужчины превосходство и психологическое давление, что тот неизменно оказывал на него, оно не оставляло ни следа от самоуверенности Достоевского.

Жуков обошел просторную комнату и приблизился к камину, взял с полки какую-то статуэтку, которой Достоевский декорировал дом. Присутствие юноши наложило заметный отпечаток на элегантный, но ранее строго и без излишеств обставленный пентхаус. Появилось большое количество цветов в горшках, фотографий в рамках и прочих… пылесборников.

- Вам уже доводилось здесь бывать?

- Да, было дело, - Жуков со стуком вернул статуэтку на место и засунул руки в карманы. – Как-то мы отмечали здесь одну крупную сделку… закатили грандиозную вечеринку. Пригласили девочек и как следует расслабились… была среди них одна особо хорошенькая, мы ее даже поделить не смогли и пришлось… в общем, я был на одном конце, а Штирлиц – на другом.

- На другом? – эхом откликнулся Достоевский с явным недоумением. – Что значит «на другом»?

Наконец его затопило понимание, и юноша порывисто отвернулся от Жукова.

- А ты думал, наши вечеринки похожи на ваши студенческие посиделки? – с легким сарказмом продолжил Жуков. – С играми в «Крокодила» и пивом в пластиковых стаканчиках?

- Я не думал, - резко ответил Достоевский. – С чего бы я думал о ваших... оргиях.

Жуков перевел взгляд на большой диван в центре гостиной и в деталях оживил в памяти сцену годовалой давности, будто она произошла накануне. Он грубо вколачивался в фигуристое тело девушки, стоявшей перед ним на коленях, ее спина покрылась капельками пота, длинные светлые волосы двигались в такт его ритмичным движениям. Ее стоны были приглушены из-за того, что спереди ее влажный горячий рот заполнял Штрилиц. Жуков тогда был слишком возбужден, чтобы беспокоиться ее удовольствии, его член яростно пульсировал внутри нее, ее сок блестел на его паху и бедрах. Жуков ускорил темп, все резче и глубже погружаясь в ее манящее тепло, чувствуя скорую разрядку. Должно быть, со стороны он напоминал жеребца, покрывавшего кобылу. В его действиях было ни намека на чуткость и нежность. Это был акт совокупления, а не любви. Штирлиц  запрокинул голову назад и прикусил зубами нижнюю губу, его лицо исказилось в гримасе, а дыхание стало рваным, он тоже стремительно приближался к кульминации. Жукову пришло на ум, что еще тогда они оба одновременно положили глаз на одного человека… но Достоевский – не какая-то эскортница, разделить его не удастся… да и не хотелось.

Достоевский решительным шагом отправился на кухню. Жуков не отставал от него. Юноша схватил чайник и поставил его заполняться водой из-под фильтра, после чего открыл дверцу шкафа, едва не сорвав ее с петель, и достал упаковку чая. Жукову прежде не приходилось видеть, чтобы кто-то с таким остервенением заваривал чай.

Мужчина зашел к Достоевскому со спины, наклонился к самому его уху и прошептал:

-  Я соврал. Боже, Достоевский, ты готов поверить в любую чушь, что тебе скажут. Разве можно быть таким доверчивым?

Достоевский вздрогнул, ощутив прикосновение чужих теплых губ к своему уху и трепет вдоль позвоночника.

- Вам доставляет удовольствие издеваться надо мной?  - спросил он, обернувшись к Жукову.

- И немалое, - ухмыльнулся Жуков. – Кстати, ты всерьез намерен напоить меня чаем? Кто вообще пьет чай в такое время?

Ответом ему послужил очередной удивленный взгляд. Жуков вздохнул и направился к стеклянному шкафу, служившему баром, на ходу размышляя, что его сподвигло сказать это Достоевскому. Он хотел успокоить его? Ему стало жаль бедного парнишку? Подобное поведение было в высшей степени ему несвойственно. Еще немного - и он начнет подавать милостыню бездомным в метро. Жуков скривился и оценил содержимое бара. Бренди. Да, это подойдет.

- Вы собираетесь пить алкоголь? – с паническими нотками в голосе спросил Достоевский. – Но вы же за рулем!

- Достоевский, когда Есенин позвонил мне и поведал о ваших увлекательных приключениях, я уже был в баре. И пил я там отнюдь не молочные коктейли.

- Вы везли  нас, будучи пьяным? – ошеломленно разинул рот Достоевский.

- Разве я похож на пьяного? – резонно заметил Жуков, наливая в стакан бренди. – Мне нужно выпить гораздо больше твоего, чтобы захмелеть.

Достоевский потерял дар речи. Жуков всегда казался ему импульсивным и нерациональным, но это? Это было уже за гранью. Как он мог подвергнуть их жизни опасности и не чувствовать ни грамма раскаяния?

- Вы больше не сядете за руль сегодня, - не терпящим возражения тоном сказал он.

- Да, и кто же мне помешает? – усмехнулся Жуков и сделал глоток.

- Я, - с вызовом заявил Достоевский.

- Что ж, попробуй.

В кухне повисла тишина. Жуков невозмутимо пил свой бренди, Достоевский же не нашел подходящих слов и вместо этого сверлил Жукова испепеляющим взглядом. Тупик. Опять тупик. Сколько еще он будет оказываться в нем, оставшись наедине с Жуковым? Неужели его затея обречена на провал, и ему так и не удастся узнать правду о том дне?

- Это было так удобно, да? – ворвался в его невеселые мысли Жуков. – Я всегда делал первый шаг, и у тебя имелось такое прекрасное оправдание. Я принуждал тебя к близости, и твоей вины ни в чем не было. Маленький непогрешимый Достоевский, мучимый злодеем…

Достоевский слегка побледнел, но не издал ни звука. Юноша сжал и разжал кулаки. Так же, наверное, сейчас сжималось и его сердце. Он первый затеял эту игру, но ему не хватало ни опыта, ни сил продолжить ее. Нужно его подтолкнуть.

- Иногда нужно менять правила игры, - нейтральным тоном добавил Жуков. – Ты согласен?

Достоевский не отрывал от его лица острого взгляда восхитительных медовых глаз, пронизывающего все его существо насквозь. Дыхание юноши стало рваным, словно ему не хватало воздуха.

Наконец Достоевский сдвинулся с места и как в замедленной съемке приблизился к Жукову.

- Вы правы… - едва различимо сказал он. – Это было очень удобно.

Жуков молча наблюдал за тем, как Достоевский робко коснулся пальцами его руки, державшей стакан с алкоголем. Юноша забрал у него стакан и отставил его в сторону. Они стояли почти вплотную друг к другу. Близко, так близко… Громкий стук сердца юноши нарушал безмолвие кухни, и казалось, его мог услышать даже глухой. Жуков славился железной выдержкой и хладнокровием, но почему-то рядом с Достоевским сохранять трезвость рассудка было нелегкой задачей. Жуков неимоверным усилием воли заставил себя оставаться неподвижным, все его собственнические инстинкты обострились до предела, руки покалывало от желания вцепиться в Достоевского и не выпускать его, пока он не выпьет его до последней капли.

Жуков увидел свое отражение, плававшее в тигриных глазах. Ну же, смелей…

Словно прочитав его мысли, Достоевский положил ладонь на его грудь, ощущая напряженные мышцы, и стиснул ткань черной рубашки. Жуков ощутил возбуждение, навалившееся на него словно цунами. Что за чертовщина. Достоевский едва коснулся его, а он уже едва сдерживает себя.

Горячая ладонь Достоевского заскользила по его груди и поднялась к шее. У Жукова запульсировала на виске жилка. Юноша прерывисто выдохнул, собираясь с силами. Наконец он вскинул руки на плечи Жукова и прижался к нему всем своим дрожащим телом.

«Все, - подумал Жуков своим гаснущим сознанием. – К дьяволу».

Его могучие руки обхватили Достоевского, практически  вдавливая в себя стройного юношу до хруста ребер. Достоевский издал приглушенный слабый звук. Вот и все. Капкан захлопнулся.

Жуков резко дернул его вверх, подхватив за бедра, и без малейших усилий поднял его над полом, словно он ничего не весил. Движение было скорее поспешным, чем грубым. Поворот - и Достоевский обнаружил себя сидящим на кухонной столешнице. Губы Жукова сложились в плотоядную улыбку, и спустя пару мгновений обрушились на него, сминая его рот.

Поцелуй был лихорадочным, огонь быстро распространялся по всему телу Жукова. Атмосфера стремительно накалялась до предела. Достоевский был на вкус таким же, каким он его помнил. Сладким, как мед. Вызывающим одержимость, как наркотик. Рождающим в нем примитивную животную потребность. Достоевский издал низкий стон, который сразу же потонул в глубине его рта. Ногти юноши царапнули шею Жукова, оставляя красноватые полосы, отчего кровь закипела в венах Жукова. Достоевский отвечал на его поцелуй – охотно и пылко, как в его самых смелых мечтах. Мозг Жукова словно взорвался. Очередной приступ безумия, виной которому Достоевский. Откровенные образы пронеслись в голове с бешеной скоростью: извивающийся под ним обнаженный Достоевский, выкрикивающий его имя. Давящийся его членом во рту Достоевский, по щекам которого текли слезы. Скоро, совсем скоро... 

Жуков оторвался от жадно распахнутого рта юноши и слегка отстранился, наслаждаясь видом обмякшего в его руках Достоевского. Его хищная натура упивалась своей победой. Достоевский смотрел на него затуманившимся взглядом, он производил впечатление пьяного. Юноше передалась через их запретный  поцелуй безнадежность и агония того, кто страстно желал обладать им, но не мог. Жуков тонул в неутоленном желании, и Достоевский заражался им от него, как болезнью. Это было… невероятно мучительно, как будто сам дьявол утягивал его за собой в ад, и он мог лишь беспрекословно следовать за ним.

Жуков наклонился и провел языком по его шее, и Достоевский непроизвольно выгнулся, подставляясь под его ласку. Он едва мог осознавать происходящее теми крохами разума, что у него еще оставались. Какая-то часть его хотела, чтобы все это прекратилось, другая же хотела, чтобы Жуков не останавливался и шел до конца. Достоевский жадно хватал ртом воздух, пользуясь передышкой, что дал ему Жуков.

На краю одурманенного сознания слабо вспыхнула мысль: он заманил его к себе домой, но с какой целью? Ради этого? Нет, у него был какой-то план… но какой?

- Постойте, - задыхаясь произнес Достоевский. – Жуков, подождите…

Но Жуков уже ступил в разверзнувшуюся перед ним пропасть хаоса, достучаться до его разума уже не представлялось возможным. Все это было неправильным, очередная чудовищная ошибка, но он уже не мог сопротивляться. Кажется, Достоевский звал его? Но Жуков его уже не слышал, целиком потонув в охватившей его жажде обладания.

- Рычи, тигренок, - низким и хриплым голосом сказал он. – Покажи мне, как ты кусаешься.

Достоевский в замешательстве смотрел на него округлившимися глазами. Его грудь быстро вздымалась и опускалась. С трудом заставив себя шевелиться, юноша спрятал свое лицо в изгибе шеи Жукова… а потом пришла боль. Он действительно вонзил в него свои зубы, недостаточно сильно, чтобы прокусить кожу, но все же достаточно, чтобы остался след. У Жукова закатились от наслаждения глаза. Да, вот теперь он говорил на его языке.

- Вот так, умница. Ты просто чудо, Достоевский, когда прекращаешь препираться и наконец-то начинаешь слушаться.

Достоевский в ответ лишь сильнее стиснул зубы, будто намереваясь оторвать от него кусок плоти. Руки Жукова властно сжали ягодицы юноши и придвинули его к краю столешницы. Достоевский вздрогнул, почувствовав упершийся в него затвердевший член Жукова. Жуков потерся о его промежность, и Достоевский плотнее обвил его талию ногами. У Жукова потемнело в глазах, когда он ощутил давление на своем члене, его бешеную пульсацию. Внизу живота сладко заныло в предвкушении того, как он ворвется в тело Достоевского, такое податливое, готовое и согласное на все. Проберется под его кожу, завладеет им, оставит на нем свои метки, чтобы всем стало ясно, кому он теперь принадлежит.

- Видишь, что ты делаешь со мной? - искаженным от страсти голосом пророкотал Жуков. – Каждый гребаный раз, когда ты рядом...

Достоевский разжал зубы и с его губ сорвался едва слышный полузадушенный стон, отозвавшийся вибрацией в теле Жукова. Жуков еще раз склонился к нему, и Достоевский с готовностью раскрыл рот, позволив мужчине возобновить прервавшуюся пляску языков. Этот прекрасный святоша с глазами цвета расплавленного золота... Он сведет его с ума, окончательно и бесповоротно.

Пальцы Достоевского начали расстегивать пуговицы черной рубашки Жукова с такой торопливостью, словно оттого, как скоро он разденет Жукова зависела его жизнь. Сердце колотилось о ребра, как сумасшедшее, захлебываясь эндорфином. Под конец он просто дернул рубашку Жукова в стороны – так, что пуговицы разлетелись по кухне.

От открывшегося зрелища у него пресекло дыхание. Его взору предстали сильные мускулы мужчины, его шрамы – такие, же, как в том сне.

Достоевский застыл. Теперь он вспомнил. Зачем он привел его сюда, зачем он… соблазнил его.

Достоевский облизал губы. Наконец-то он узнает. Неважно, готов ли он к правде, которая может уничтожить его… пути назад уже нет.

Его побелевшие пальцы еще пару секунд стискивали рубашку Жукова. А потом он рванул ее вниз, обнажая плечи и предплечья Жукова.

У Достоевского вырвался судорожный вздох.

Распахнувший крылья орел, восседающий на земном шаре, позади которого виднелся якорь.

И надпись, что он столько раз видел на фотографиях похожих татуировок в интернете.

Semper fidelis.

 «Всегда верен» - девиз корпуса морской пехоты США.

***

Что-то переменилось в Достоевском. Все шло как по маслу, но с того самого мгновения, как он стащил с его торса рубашку, парня словно подменили. Всего каких-то несколько секунд назад он изнывал от исступленного желания, как и сам Жуков, но теперь… Его лицо скривилось, он как загипнотизированный смотрел расширившимися глазами, в которых бушевало необузданное пламя ярости, прямо на предплечье Жукова.

Жуков проследил за направлением его взгляда. Его татуировка… почему ее вид так потряс Достоевского? Смутная, еще не оформившаяся догадка забрезжила в голове у Жукова, и в следующий миг…

Кулак Достоевского врезался в его скулу. Голова Жукова мотнулась вбок. Удар оказался на удивление сильным и неплохо поставленным. Такую силу ему могла придать только жгучая ярость. Можно не сомневаться, что в ближайшую пару недель физиономию Жукова будет украшать синяк.

- Ты спятил? – в бешенстве крикнул Жуков. – Что, черт побери, на тебя наш…

Он не успел закончить фразу, Достоевский снова атаковал, но эффект неожиданности уже миновал, а бойцовские инстинкты и навыки Жукова многократно превосходили навыки юноши. Жуков с легкостью перехватил его кулак в воздухе и стиснул его в своей ладони.

- Не потрудишься объяснить, что все это значит? – прорычал Жуков.

- Это были вы! Ваша татуировка, это вы тот ньюйоркец, вы тот морпех! – голос Достоевского тоже сорвался на крик.

Жуков моргнул.

- Что за чушь ты несешь? Что с того, что я был морпехом? С чего вдруг ты так взбесился?

- Вас запомнил продавец в Гарднере! Морпех, что посетил Гарднер в августе в то же время, когда я…  приехал туда со Штирлицем, - неистово сотрясаясь всем телом, ответил Достоевский. Взгляд у него был совершенно безумный.  – Станете отрицать это?! Вы… изнасиловали меня тогда, в моей детской спальне.

Жуков молча смотрел на него. Теперь все стало ясно, как день. Цель, с которой Достоевский пригласил его к себе домой посреди ночи. Выражение досады на его лице, когда он увидел, что на Жукове надета рубашка с длинными рукавами, а не футболка. И то, почему он так охотно начал отвечать ему взаимностью, что шло вразрез с его убеждениями. Теперь ему стала понятна суть его  игры, как и ее конечная цель.

- Да, это был я, - медленно проговорил Жуков, подтвердив его догадку. – Но твоя идея со сном показалась мне презабавной. Ты прямо как адвокат дьявола, Достоевский, готов оправдать кого угодно.

Достоевский вырвал свою руку из его захвата. Жуков не стал ему препятствовать. Воздух едва не искрил между ними от напряжения.

- Ты научился боксировать, как я погляжу, - добавил он. – Это был недурный хук. Но я не твоя груша для битья. Я сражался всю свою жизнь, одним ускоренным курсом бокса для новичков меня не одолеть.

Жуков понимал, что непривыкший к дракам Достоевский представлял наибольшую опасность скорее для самого себя, чем для него, к тому же он совсем себя не контролировал. Гнев пропитал каждую клетку его тела, он целиком отдался ему, превратившись в рассвирепевшее животное. Наверное, стоит быть с ним помягче, пока он не наделал глупостей, о которых позже пожалеет. Жуков вдруг ощутил себя охотником, столкнувшимся в лесной чаще нос к носу с диким раненым вепрем.

Похоже, Достоевский был согласен с его последним заявлением, ведь в следующий момент его рука молниеносно метнулась вбок, к подставке для ножей, стоящей на столешнице рядом с ним. Что-то мелькнуло на краю зрения Жукова, и в следующий миг у его горла оказалось острое лезвие.

И Достоевский, и Жуков замерли. Воздух застыл у Жукова в легких.

«Ты похож на того, кому вскоре перережут глотку», - вдруг вспомнились ему слова Джека Лондона, произнесенные накануне.

Неужели они оказались пророческими?

Какая ирония… тем, кто сразит его, будет никто иной, как Достоевский? Слабый, до нелепости добрый и всепрощающий Достоевский? Это было немыслимо. Но почему-то Жукову пришло на ум, что он всегда знал это. Знал в глубине души с того самого мгновения, как увидел его необыкновенные глаза в том ночном клубе. Как он… погрузился в эти самые глаза, как в густой и невыносимо сладкий мед, и тот сомкнулся над его головой, не оставляя ему никакой возможности на спасение.

- Давай, - почти беззвучно выдохнул Жуков, впившись взглядом в перекошенное лицо Достоевского. – Если бы я был на твоем месте… я бы не дал мне уйти из Гарднера живым.

- Сражался всю свою жизнь? – проговорил сквозь душивший его гнев Достоевский, угрожающе прищурившись. – Отчего же не сражаетесь теперь?

- Потому что тогда последним, что я увижу, будут твои глаза, - выпалил Жуков, а потом смысл сказанного достиг его сознания.

Похоже, он потерял способность соображать вместе со способностью следить за своим треклятым языком. Кровь застыла у него в жилах. Достоевский выглядел потрясенным – таким же, как и он сам. Он смотрел на Жукова так, будто раньше никогда его не видел. Его рука дрогнула, и лезвие слабо чиркнуло по коже Жукова, оставив неглубокую царапину.

Наступившая тишина оглушала. Почти минуту они безотрывно смотрели друг на друга, после чего Достоевский опустил нож и не глядя отбросил его в сторону.

- Да, конечно, ты не можешь, - тихо и задумчиво, словно разговаривая с самим собой, промолвил Жуков.

Достоевский резко оттолкнул его от себя. Жуков отступил на пару шагов назад, давая Достоевскому спрыгнуть со столешницы.

- Я только недавно вышел из полицейского участка. Не горю желанием возвращаться в него так скоро.

В его голосе все еще отчетливо звенела злость.   

Жуков поднял с пола свою рубашку и молча направился к выходу из пентхауса, чувствуя внутри гремучую смесь опустошения и чудовищной усталости. А еще была его вечная спутница – тьма, она распространялась по его внутренностям, как крысиный яд. Она обитала в нем, сколько он себя помнил, была его старым другом. Именно эта тьма раз за разом толкала его в объятия насилия, и он не привык сопротивляться ей. Но никогда еще она не была столь гнетущей. Казалось, он провалился в глубокую яму, из которой не было выхода, и никто уже не придет к нему на выручку. Шанса на искупление не было, как и шанса выбраться из этой пропасти. Внутри него расцвело осознание, что их с Достоевским  пути больше не пересекутся. Это конец. Все кончено… между ними. Достоевский наверняка ненавидит его и желает ему скорейшей и мучительной смерти. Может быть, его даже порадует, если Жуков сейчас сядет в свою машину, утопит педаль газа в пол и влетит на всей скорости в бетонную стену? Нет, это полный бред. Речь все же шла о Достоевском.

Он шел, словно лунатик, едва различая окружающую обстановку.  Пол расшатывался у него под ногами.

- Куда это вы собрались? – требовательно раздалось сзади.

Жуков ошеломленно остановился как вкопанный.

- Разве я не сказал вам, что вы не сядете сегодня за руль? Не хочу рисковать, отпустив вас… вы слишком упертый, чтобы вызвать такси. Переночуете здесь. 

Жуков обернулся к Достоевскому, не веря своим ушам. Тот стоял посреди кухни, пытаясь совладать с бушевавшими в нем эмоциями.

- Останьтесь, -  сказал Достоевский. Его голос упал почти до шепота. Он казался разбитым в той же степени, что и Жуков.

Помедлив, он повернулся к Жукову спиной, и, больше не говоря ни слова покинул кухню. Жуков услышал громкий хлопок захлопнувшейся двери спальни.

Жуков подошел к дивану посреди гостиной и со вздохом рухнул на него. Достоевский был прав, в таком состоянии он мог… мысль продолжать не хотелось. Спустя несколько минут Жуков скрылся от тягостной реальности в спасительном сне.

 ***

Достоевский уловил это сквозь поверхностный, полный тревожных образов сон. Тихие, приглушенные звуки, доносившиеся со стороны гостиной. За окном уже забрезжил рассвет, похоже, с момента, как он ушел из кухни, прошло не более четырех  часов. Достоевский раздраженно скинул с себя одеяло. Ему стоило таких усилий заснуть после всего произошедшего. Ноги сами понесли его по направлению к источнику звука.

Жуков раскинулся на большом диване, на нем была надета черная рубашка, но пуговицы остались расстегнуты. Его грудь тяжело вздымалась и опускалась, кулаки были сжаты до побелевших костяшек. Сквозь стиснутые зубы донесся слабый стон. Мужчина  беспокойно ворочался во сне, словно был не в силах оставаться на одном месте дольше нескольких секунд. То и дело его лицо искажалось мукой, брови были нахмурены, лицо покрылось капельками пота.

Достоевский стоял, забыв как дышать. Вид Жукова будто парализовал его, приковав к месту.

Нахмурившись, он все же заставил себя двигаться и опасливо приблизился к терзаемому ночным кошмаром мужчине. Юноша неуверенно протянул руку к плечу Жукова, чтобы разбудить его, и тут…

«Он заслужил это, - раздался в его голове голос, исполненный жажды мести и злобы. – Оставь его. Кошмар – мелочь по сравнению с тем, через что он заставил пройти тебя».

«Верно, - малодушно согласился с ним Достоевский. – Я достаточно помучился, теперь его… очередь».

Он отвернулся от мужчины, намереваясь уйти, и до его ушей донесся очередной тихий стон. Достоевский перевел взгляд на Жукова. Жуков казался таким уязвимым сейчас, таким… сломленным. Достоевского захлестнула горячая волна жалости. И как и в тот раз, в Гарднере, он не смог бросить его.

Достоевский сокрушенно вздохнул, признавая поражение. Он был гуманистом до мозга костей. В ситуациях вроде этой это было чем-то сродни проклятию. Он даже не мог принудить себя возненавидеть того, кто причинил ему столько боли.

Достоевский решительно присел на краешек дивана и осторожно положил руку на щеку Жукова – туда, где уже темнел оставленный им синяк. Достоевский виновато закусил губу. Жуков внезапно повернул голову и прильнул к теплу чужой ладони, вырвав из Достоевского прерывистый вздох. Это простое действие казалось таким неосознанным и инстинктивным… словно страдающая собака искала утешения у хозяина.

Внимание Достоевского привлек небольшой порез на шее Жукова. Он добавил еще один шрам на его и без того уже порядком изборожденной шрамами коже вдобавок к предыдущим. Будет ли Жуков теперь вспоминать эту ночь всякий раз, когда его взгляд упадет на свое отражение в зеркале?

Достоевский поглаживал щеку Жукова, придвинувшись к нему ближе. Его бедро касалось бока Жукова. Достоевский чуть слышно бормотал бессвязные фразы, призванные успокоить Жукова и вызволить его из объятий терзавшего его кошмара. Дыхание мужчины постепенно выравнивалось, черты его лица разгладились, теперь он лежал неподвижно.

Достоевский положил свободную руку на спинку дивана и уткнулся лицом в грубую ткань, не отнимая другой от лица мужчины. Спустя некоторое время им неизбежно начала овладевать сонливость, и, провалившись в сон, он не заметил, как соскользнул со спинки дивана прямо на теплую грудь Жукова.

***

Достоевский неохотно разлепил веки, выпутываясь из пут сна. Комната была залита солнечным светом – похоже, уже была середина дня. Несмотря на потрясения прошлой ночи, он чувствовал себя замечательно – спокойным, выспавшимся и умиротворенным. Он лежал на чем-то твердом и теплом, ощущая под ухом мерный глухой стук. Непонятная тяжесть на пояснице и… неторопливое поглаживание? Достоевский моргнул, окончательно скидывая с себя сон. Юноша порывисто попытался выпрямиться, но чужие руки мягко удержали его на месте.

- Не надо, - раздался над его головой негромкий голос Жукова. – Ранее ты попросил меня остаться, и я выполнил твою просьбу. Окажи мне ответную услугу.

Достоевский затих и оставил попытки высвободиться. Воспоминания о прошлой ночи захлестнули его, но вопреки его ожиданиям, ни вспышек гнева, ни злости или боли за ними не последовало.

Какое-то время они молчали, прислушиваясь к дыханию и биению сердец  друг друга.

- Можешь себе представить мое изумление, когда я проснулся и обнаружил тебя у себя на груди. Неудивительно, что мне снилось, будто меня завалило камнями во время горного обвала.

Достоевский дернулся, но Жуков вновь его удержал.

- Это была шутка, если ты не сообразил. Ты легкий, как перышко. Я мог бы весь день заниматься своими обычными делами с тобой на руках.

- С чего бы вам это делать, - пробормотал Достоевский.

- И все же, - продолжил Жуков, - сперва ты бьешь меня, приставляешь к моему горлу нож и угрожаешь зарезать, а потом как ни в чем не бывало приходишь поспать в обнимку? Тебя что, Есенин покусал?

- Вы стонали.

- Что?..

- Вы стонали, - повторил Достоевский. – Метались во сне. И плакали, как дитя малое. -  В приступе редкого для него ребячества соврал юноша.

- Не выдумывай.

- Ладно… но вам действительно снился кошмар.

- И ты явился меня пожалеть? После всего случившегося?

Достоевский не ответил.

- Ты неисправим, - усмехнулся Жуков, но в отличие от его злых и издевательских усмешек, к которым уже успел привыкнуть Достоевский, эта казалась даже доброй. Достоевский не видел его лица, но отчего-то был уверен, что уголки рта Жукова дрогнули вверх.

Пространство гостиной снова заполнила тишина – на удивление комфортная, но спустя несколько минут Жуков вновь нарушил ее:

- Штирлиц планирует покинуть Альянс.

На этот раз Достоевский все же не сумел остаться неподвижным и резко сел. Жуков последовал его примеру, впрочем, не выпуская его из кольца своих сильных рук. Достоевский смотрел на него расширившимися глазами, язык примерз к нёбу, а сердце гулко колотилось у самого горла.

- Похоже, ты неплохо промыл ему мозги. Не сомневаюсь, что ты мастер по этой части. Он ведь зачастил с командировками? Подчищает хвосты. Так даже лучше. Пусть катится ко всем чертям. Я уже едва мог выносить его самодовольную морду в последнее время.

У Достоевского даже голова закружилась от свалившегося на него ощущения безграничного счастья.

- А вы?.. – начал было он, но прикусил язык.

Жуков недоуменно изогнул бровь.

- Это Штирлиц прожил с тобой под одной крышей несколько месяцев, а не я.

- Да, конечно, - произнес Достоевский, пристыжено пряча взгляд от Жукова.

Жуков хмыкнул – опять с нескрываемой теплотой - и ближе притянул его к себе. Достоевский охнул и уперся руками ему в грудь, ощущая под ладонями каменные мышцы. Ему внезапно пришло на ум, что Жуков отчего-то теперь вел себя с ним, как с Есениным – словно он был спустить ему с рук любую глупость. У Достоевского закралась смутная идея, чем вызвана такая перемена.

- Вы раскаиваетесь? – тихо обронил он.

Жуков долго хранил молчание, разглядывая его. Достоевский всегда умел читать других людей, как раскрытые книги, но сейчас его дар оказался бессилен.

- Прекрати это, тигренок, - наконец отозвался Жуков. – Я как будто смотрю в глаза самой совести.

- О, так вы знаете, что такое совесть?

- Мы шапочно знакомы, - улыбнулся Жуков.

Достоевский запоздало поймал себя на том, что невольно улыбается ему в ответ.

- Ты хочешь, чтобы я извинился перед тобой? – уже серьезно добавил Жуков. – Встал на колени и молил о прощении? Я не сожалею о содеянном, ведь иного варианта переспать с тобой не было. Хотя то, как все обернулось, стало неожиданностью и для меня самого… Но я счастлив, что мне довелось испытать это с тобой, пусть и так. И все же мне жаль, что этим я похоронил даже призрачную возможность стать с тобой… чем-то большим.

Достоевский с убитым видом помотал головой.

- Это было невозможно с самого начала. Вы знаете, что мое сердце принадлежит Штирлицу, этого никак не изменить. Да и вы не любите меня, вы просто не можете смириться с тем, что я не достался вам. Сразу после того, как я бы добровольно отдался вам, вы бы потеряли ко мне весь интерес.

- Позволь это решать мне.

Достоевский ответил ему взглядом, полным боли и сочувствия.

- Хватит жалеть меня, как побитую псину, Достоевский, - с заметным раздражением сказал Жуков. Теперь он больше напоминал себя прежнего. – Мне не нужна ничья жалость – ни твоя, ни кого-либо другого. Но все же, если бы можно было все переиграть, я бы так и сделал.

- Разве что в следующей жизни, - вздохнул Достоевский.

- Меня бы это устроило.

- Вы что… верите в такое? – неверяще спросил Достоевский.

- Не верю. Надеюсь.

Достоевский покусал губу, не сводя с его лица озадаченного взгляда.

- И как… вы себе это представляете?

- Ну, во-первых, между нами не такая большая разница в возрасте. Все-таки пятнадцать лет – это не шутки. Я уже был близок к тому, чтобы закончить школу, когда ты соизволил появиться на свет.

- Согласен, - сказал Достоевский. – В нашу первую встречу вы напугали меня до дрожи в коленках. Я совершенно не понимал, как мне вести себя с вами.

- А во-вторых, ты девчонка, - Жуков снова удержал дернувшегося после этих слов юношу. – Ничего такого, Достоевский, просто мне подумалось, что это больше вписывается в твои мечты об открытых отношениях и семейном счастье.

- Семейном счастье? – ошеломленно  переспросил Достоевский. – Вы меня под венец собрались отвести?

- Кто знает, - неопределенно откликнулся Жуков. По его выражению лица было заметно, что он жалеет о своей последней реплике. – Посмотрим.

Достоевский какое-то время потрясенно смотрел на него, после чего рассмеялся, уронив голову на плечо Жукова.

- Сперва ты жалеешь меня, потом смеешься надо мной, - проворчал над его ухом Жуков. – Ты и в самом деле потерял всякий страх, Достоевский? Думаешь, я всегда буду таким добреньким?

- Простите, - сквозь смех выдавил Достоевский, мелко сотрясаясь всем телом. – Просто все это… весь этот разговор…

- Знаю, - чуть слышно отозвался Жуков. – И все же, пообещай. Что в следующей жизни… все будет по-другому. Что ты дашь мне другой шанс.

Достоевский выпрямился и теперь пристально смотрел в темные омуты его глаз, в которых сплетались надежда и отчаяние. Его пальцы нащупали пуговицы рубашки Жукова и начали медленно застегивать их.

- Вам придется измениться. Иначе мы вернемся к тому, с чего начали. Слова вместо кулаков. Ухаживания вместо…  изнасилования.

- Ты хочешь вылепить из меня очередного Штирлица, - горько вздохнул Жуков.

- Не Штирлица. Просто приличного человека. Вы мне должны... за Гарднер.

- Хорошо, я обещаю… что постараюсь, - обреченно ответил Жуков.

- Хорошо. Тогда и я обещаю.

Когда с пуговицами было закончено, Достоевский дотронулся кончиками пальцев до синяка, красовавшегося на скуле Жукова, будто надеялся стереть его этим прикосновением.

- Недалек тот день, когда мне придется покинуть Штаты, - сдавленным голосом сказал Жуков. – Федералы уже взялись за меня. Мне придется… исчезнуть, оставив позади все, что прежде составляло мою жизнь.

Достоевский смотрел на него во все глаза, не в силах издать ни звука. Все мысли смешались в нем, и он не мог ни о чем думать.

- Ты понимаешь, что я имею ввиду? Мы больше не увидимся. Я больше не стану  искать с тобой встречи.

Достоевский сделал над собой усилие и открыл рот, чтобы заговорить:

- Куда вы… отправитесь?

- Еще не решил, - пожал плечами Жуков. – Меня всегда привлекали острова Карибского бассейна. А еще Альпы… Атмосфера Таиланда мне тоже близка по духу, - закончил он со слабой улыбкой на губах.

- А Есенин?

- Опять ты за свое, Достоевский, - жестко сказал Жуков, заводясь с полуоборота. – Не лезь в то, что тебя никоим образом не касается.

- Касается! – с жаром запротестовал Достоевский. – Он мой друг! И он готов идти за вами хоть на край света…

- А меня кто-нибудь спросит, хочу ли я, чтобы за мной шли на край света? – рявкнул Жуков. – Или вы все уже решили между собой? Думаешь, такой жизни я ему желаю – в изгнании с беглым преступником, не имея возможности устроиться на нормальную работу и жить, как все порядочные люди?

Но Достоевский не собирался сдавать позиций. Жуков был прав, он был адвокатом, и сейчас он был готов на все, чтобы защитить чувства Есенина и его право быть с тем, кого он столь самоотверженно любил.

- Ему это неважно, все, чего он хочет – это быть с вами…

- Хватит, - к его шоку, Жуков несильно шлепнул его пониже спины, словно непослушного ребенка, заставив вспыхнуть от гнева, смешанного со стыдом. – Я не просто так сообщил тебе об этом. У меня есть к тебе одна просьба. Последняя просьба. Прошу тебя, не откажи мне.

- Чего… вы хотите? – Достоевский словно услышал себя со стороны.

- Поцелуй меня. Добровольно, не пытаясь выведать у меня что-то, и не играя в свои грязные игры. По-настоящему. Поцелуй меня, Достоевский.

У Достоевского оборвалось сердце. Почти минуту он безмолвно смотрел на Жукова, раздираемый противоречивыми эмоциями, утопая в черной бездне глаз напротив, зная, что Жуков сейчас испытывает то же, что и он.

А затем он обхватил его лицо, провел большими пальцами по его щекам и приник к его раскрытому рту, вложив в поцелуй все, что творилось у него на душе. Жуков крепче сомкнул руки вокруг него  – так, что между ними не оставалось и миллиметра.

Достоевский не знал, сколько длился их поцелуй – может, всего минуту, а может, целую вечность… когда он разорвал его и взглянул на Жукова, то увидел на лице мужчины странное потерянное выражение.

- Никто прежде не целовал меня так… печально, - задумчиво промолвил Жуков.

Они сидели так еще несколько минут – единые мыслями и чувствами – оттягивая неизбежное прощание. Наконец Жуков разжал руки, державшие Достоевского все это время, поднялся с дивана и, не оборачиваясь, направился к двери.

- До встречи… в следующей жизни, - тихо раздалось позади него.

В наступившей тишине раздался негромкий щелчок закрывшейся двери.

***

Спустя 2 года.

Свой двадцать третий день рождения Достоевский встретил на работе. После окончания университета он устроился работать в благотворительный фонд, учрежденный Штирлицем. Поначалу он трудился на более низкой позиции, но три месяца назад занял пост директора. Достоевский еще не до конца привык к руководящей должности, и его немало смущали обращения «сэр» и «босс» со стороны подчиненных. Сотрудники благотворительного фонда, не сговариваясь, проигнорировали его просьбы звать его по имени, и чутье подсказывало Достоевскому, что тут был замешан Штирлиц.

Была уже середина дня, Достоевский с нетерпением ждал пяти часов вечера, чтобы отправиться в ресторан со Штирлицем. Завтра их ждал перелет на Гавайи – Достоевский внутренне ликовал, как ребенок, в красках представляя, как он проведет выходные на пляже близ океана, в тени пальмовых ветвей вместе с самым любимым человеком в своей жизни.

Штирлиц отошел от своей незаконной деятельности уже больше года назад, и теперь ничто не нарушало их тихую и размеренную жизнь. Штирлиц и сам являлся трудоголиком, поэтому  понимающе отнесся к нежеланию Достоевского брать отгул в свой день рождения.

Достоевский оторвался от толстой папки с документами и потянулся, разминая затекшие мышцы.

В дверь коротко постучали.

- Входите, - крикнул Достоевский.

В кабинет зашла его секретарша – она была бледнее, чем обычно и казалась сильно взволнованной. В руках она держала букет подсолнухов.

- Босс… - выдохнула женщина.

Достоевский едва заметно поморщился, в который раз услышав это слово из ее уст, но быстро отогнал тень со своего лица.

 - В чем дело? Очередной поздравительный букет?

- Д-да, - сбивчиво ответила женщина, подходя к его столу. – Господин Достоевский, мы получили… благотворительное пожертвование.

- О, так это же замечательно, - улыбнулся Достоевский, принимая у нее букет. – Но мы все время их получаем, с чего ты так…

- Перевод от анонимного физлица, - перебила его секретарша, чего ранее она себе категорически не позволяла. – Двести семьдесят миллионов долларов.

Достоевский застыл. Единовременный перевод на двести семьдесят миллионов… от физлица, а не большой корпорации? Он перевел потрясенный взгляд на букет подсолнухов в своих руках и дрожащими пальцами вытащил маленькую открытку.

«Сдержи свое обещание, тигренок».

Достоевский почувствовал, что земля уходит у него из-под ног.

- Джессика, немедленно свяжись с проектным отделом, - севшим голосом произнес он. – Мне надо кое с кем переговорить. Ты свободна.

Секретарша быстро кивнула и покинула кабинет. Достоевский достал бумажник из кармана пиджака и вытащил из него черный пластиковый прямоугольник. Напряженные золотистые глаза впились в имя, выбитое на нем. Он и сам не знал, что заставляет его держать эту визитку всегда при себе, ведь у него не было никаких причин звонить... тому мужчине.

Достоевский сглотнул комок в горле и набрал телефонный номер.

«Аппарат абонента выключен или находится вне зоны действия сети» - раздался в трубке механический женский голос.

Достоевский нажал на кнопку сброса, и тут его осенила внезапная мысль. Достоевский застонал и беспомощно откинулся на спинку стула.

- Есенин…

Секретарша едва не подпрыгнула, когда он пулей вылетел из своего кабинета, на ходу заводя двигатель с автомобильного брелка.

- Джес, я отлучусь ненадолго! – крикнул он уже из коридора, стремительно покидая офис.

***

Достоевский жал на кнопку квартирного звонка, пожираемый самыми плохими предчувствиями. В какой-то момент ему показалось, что ему никто не откроет, но все же с внутренней стороны послышались тихие шаркающие звуки. Дверь распахнулась, и его взору предстал Есенин – с красными потухшими глазами, со следами невысохших  слез на неестественно бледном лице, осунувшийся и сломленный. 

- Есенин… - выдохнул Достоевский, чувствуя, как внутри все сжимается в комок боли.

В следующее мгновение Есенин обессилено рухнул в его объятия. А еще через десять минут, крепко прижимая к себе сотрясающееся в неудержимых рыданиях тело друга, Достоевский отменил ужин в ресторане и запланированный отдых на Гавайях.

***

Спустя шестьдесят два года.

Жуков сидел в своем трейлере, в руках у него был сценарий очередного фильма, в котором он играл главную роль. В основном ему доставались роли крепких парней, вооруженных огромными пушками, гонщиков, супергероев и военных разных мастей: от солдат до верховных главнокомандующих. К счастью, тема войны, насилия и экстрима оставалась актуальной, как и раньше. К тому же его внушительное телосложение было как нельзя востребовано. Никто не ждал от него впечатляющей драматической игры, но кого это волнует? У всех тинейджеров мира глаза загорались фанатичным блеском при одном упоминании его имени, его фото украшали стены фитнес-центров, и стоило ему появиться на красной ковровой дорожке, отовсюду слышались восторженные крики беснующихся при виде своего кумира поклонников. Это было куда приятнее ремесла контрабандиста, и степень опасности была просто несоизмерима. К тому же актерство приносило внушительный доход, а деньги Жуков любил – как в прежней жизни, так и в нынешней.

Судьба благоволила ему – он действительно переродился, при этом сохранив память о своей прошлой жизни. Однажды, когда ему было в районе двенадцати лет, он проснулся поутру с объемным багажом воспоминаний о своей прошлой жизни, и с этого момента все его действия были подчинены одной цели.

Найти его.

Если он возродился в новом теле, значит, то же произошло и с Достоевским, иначе и быть не могло.

Найти его через поисковые и социальные сети не представлялось возможным: в будущем защита персональных данных и связанная с этим паранойя дошла до такого абсурда, что в интернете все скрывались за 3D-аватарами и вымышленными именами. Никаких реальных имен, ничего, что могло бы навести его на след Достоевского. Жуков скрипнул зубами. В некоторых аспектах будущее его совсем не радовало, скорее, даже наоборот.

 Значит, нужно было как-то упростить их встречу – Жуков не хотел потратить целую жизнь, выискивая Достоевского среди миллиардов жителей земли. Но что-то подсказывало ему, что Достоевский должен сам прийти к нему – так же, как он пришел к нему тогда, в 2010-м.

И все же он посчитал, что если он будет знаменит, если его лицо будет периодически появляться на афишах блокбастеров, долгожданная встреча случится раньше. Если его имя будет известно практически каждому, кто хоть раз смотрел телевизор.

Хотя, кто смотрел телевизор в 2073 году? Теперь фильмы, как и все остальное, смотрели в шлемах виртуальной реальности.

Стоит отметить, что будущее отличалось от представлений Жукова. Да, конечно, технический прогресс не стоял на месте, но все же по небу не летали автомобили, как в «Пятом элементе», а космический туризм не распространился дальше Луны. С другой стороны, мир не сгорел в пламени ядерной войны, хоть на том спасибо.

- Жуков, ты меня слушаешь? – обиженно раздалось справа.

Жуков повернул голову и увидел свою помощницу – миловидную женщину средних лет.  Держать ее поблизости было так же приятно, как и в прошлой жизни. Есенин, его сладкий  малыш… При мыслях о любовнике из прошлой жизни у Жукова защемило в груди от чувства вины. Не всем историям суждено иметь счастливый конец. Но их с Есениным история оказалась сущей трагедией. Жуков твердо вознамерился в новой жизни исправить все ошибки старой, он сбережет ее, никогда не бросит и всегда будет рядом. Жуков мотнул головой, отгоняя посторонние мысли.

- Да, дорогая.

Есенина покачала головой и закатила глаза. Она была старше его почти на четырнадцать лет. «Он умер раньше меня», - подумал Жуков, ощутив новый укол вины. Ему же самому на сегодняшний день было двадцать четыре года – к этому молодому возрасту он уже успел зарекомендовать себя как звезда первой величины, снимаясь в основном в остросюжетных боевиках и фантастических фильмах.

В новом воплощении у Есениной было все, чего та была лишена в прошлой: любящий муж, большая семья, трое сорванцов, одному из которых Жуков даже приходился крестным отцом.

- Майки в субботу исполняется пять, будем праздновать в развлекательном центре. Он ждет тебя, как никого другого.

- Я приду. Разве я могу подвести моего любимого крестника.

- И еще кое-что… ты правда обещал прокатить его на мотоцикле? – с ноткой недовольства поинтересовалась Есенина.

Жуков фыркнул.

- Да, и подарить ему мотоциклетный шлем. И его собственный байк.

Есенина только устало вздохнула.

- Ладно… Гамлет уже говорил тебе, что определился с актрисой первого плана?

Жуков отложил в сторону сценарий и заинтригованно повернулся к своей помощнице. Он взялся за этот фильм не только из-за именитого режиссера, но и из-за того, что героиня, вызывавшая романтический интерес у его героя, до боли напоминала ему кое-кого… оставшегося там, в прошлой жизни.

- Неужели? И кто же она?

- Ее имя тебе ни о чем не скажет, - отмахнулась Есенина. – Она дебютантка. Но Гамлет сразу отмел возможность взять кого-то другого на эту роль, утверждал, что она рождена для нее. Он практически припал перед ней на колени во время кастинга. Ну, ты его знаешь, - в очередной раз закатила глаза Есенина.

Определенно сегодня этот жест пользовался у нее популярностью.

- И все же? – вскинул брови Жуков, ощущая странное электричество в воздухе, как перед грозой. Его руки покрылись мурашками, и он не без удивления перевел на них взгляд.

- Сейчас…Э-э-э, - Есенина заглянула в свой блокнот. – Некая Достоевская.

Жукову показалось, что его поразила молния в самое сердце.

Достоевская… Достоевская?!

Жуков вцепился в ручки кресла, в котором он вальяжно восседал  ранее, и подался вперед. Его захлестнуло волной жара невиданной силы, будто он стоял в каких-то ста метрах от эпицентра атомного взрыва. Волна разнообразных чувств захлестнула все его существо – торжество, нетерпение, ослепляющее счастье, желание, давняя тоска, доводившая его почти до агонии.

- Что про нее известно? – с нескрываемым напряжением спросил он, с трудом удерживая себя в кресле. – Сколько ей лет? Она замужем? У нее есть дети?

Есенина разинула рот.

- Ей девятнадцать, насколько мне известно… Ты в порядке, Жуков? Тебе плохо?

- Нет, мне хорошо… очень хорошо, - отрешенно отозвался Жуков. Разница всего в пять лет… недурно. К тому же девушка. Судьба определенно его баловала. Возможно ли, причина тому – его благотворительное пожертвование в прошлой жизни, его акт искупления? Он отдал почти все, что заработал тяжелым, но нечестным трудом…  впрочем, оставив и себе пару десятков миллионов на безбедное существование.

Он все же не смог оставаться в кресле и теперь нервно мерил шагами трейлер, не зная, куда себя деть.

- Да что с тобой? – встревожилась Есенина, хватая его за руку. Это было сродни попытке удержать на месте метавшегося по клетке дикого медведя. – Какая муха тебя укусила?

- Она… еще шестьдесят пять лет назад должна была принадлежать мне, - тихо проговорил Жуков. Его темные глаза лихорадочно блестели. Он был явно не в себе.

Есенина ошарашено отступила от него. Она не ослышалась?.. Женщина перевела взгляд на окно трейлера, уловив боковым зрением движение снаружи.

- Насчет мужа и детей… сам спроси у нее. Вон она идет.

Жуков остановился на полном ходу. В следующее мгновение он уже оказался на улице, едва не сорвав дверь с петель.

Стройный силуэт, светлые, сверкающие на солнце волосы, легкая походка, до боли знакомые необычные глаза – желтые, как у тигра…

Его тигренок.

На какой-то миг перед Жуковым возник образ Достоевского – приятного с виду юноши двадцати лет, вызывавшего в нем столько томления и тоски. Жуков едва мог дышать. Воздух застыл вокруг него, все звуки разом стихли.

Жуков моргнул, и мираж рассеялся.

Достоевская могла по праву зваться красавицей, но при этом ее лицо казалось очень естественным, не тронутым рукой косметолога или пластического хирурга  – уникальная натуральная красота, как нельзя подходящая для киноиндустрии. Достоевская о чем-то разговаривала с ассистентом режиссера, но застыла как вкопанная, едва завидев Жукова.

Жуков двинулся ей навстречу, приняв самый дружелюбный вид, на который был способен. Остановился в паре шагов от нее и протянул руку.

- Здравствуй, ты Достоевская? Это ведь ты будешь играть мою спутницу?

- Д-да, - Достоевская пожала его руку. Она заметно дрожала. – Здравствуйте… я… так хотела с вами познакомиться, вся моя комната обвешана вашими плакатами… Я и на кастинг пришла, только чтобы…

Достоевская внезапно густо покраснела и остановила свой бессвязный словесный поток. Жуков улыбнулся еще шире и крепче стиснул вспотевшую ладонь девушки, держа ее в своей дольше положенного. Подошедшая сзади Есенина громко откашлялась. Жуков очнулся и выпустил руку смущенной Достоевской.

Она узнала его – как известного актера, но не как Жукова из своей предыдущей жизни. В отличие от него, она не сохранила своих воспоминаний. Что ж, значит, у них есть реальный шанс начать все с чистого листа.

-  Ты ищешь режиссера? – все тем же добродушным тоном спросил Жуков. – Я отведу тебя.

- Да, я как раз вела ее к Гам… - заикнулась было ассистентка режиссера, но осеклась под предупреждающим взглядом потемневших глаз Жукова. – О, посмотрите, сколько времени! Мне уже пора бежать к операторам!

Есенина только диву давалась, наблюдая развернувшуюся сцену со стороны.

- Ну, пойдем?

Достоевская немедля последовала за Жуковым. Есенина проводила их удаляющиеся фигуры задумчивым  взглядом. До нее донесся их затихающий в отдалении смех.

- Удачи, - только и промолвила она.

От автора: ура, закончено! Окончательно и бесповоротно!