Когда перекошен весь мир, легче признать ненормальным того, кто держится прямо.
Автор: dr. ROXI
Бета: небечено
Персонажи: Жуков, Достоевский, Джек, Штирлиц, Наполеон, Есенин, Габен.
Пейринг: Жуков/Достоевский, Штирлиц/Достоевский, Жуков/Есенин.
Рейтинг: R
Размещение: запрещено
Размер: миди (4 части (8 455 слов) + эпилог)
Комментарий автора: первая попытка писать по этому фендому.
Часть 1.
читать дальшеВ двух десятках метров под ними колебалась многоликая людская масса. Это место лишало всех цветов, заглушало индивидуальность громкими, ритмичными звуками, вырывавшимися из огромных динамиков. Люди слетались сюда как безвольные мотыльки, и мягкий, чарующий свет свечи им заменял вульгарный блеск дискоболлов под высоким куполом.
Это ночной клуб.
Выпивка, наркотики, знакомства без обязательств, легкодоступные женщины – здесь имелось все, чтобы быстро и ярко сгореть, став жертвой пагубных страстей. Извивается в «клетке» обнаженная танцовщица, в баре льются рекой коктейли, мерцают прожекторы светомузыки, хлопает официантку по заду подвыпивший посетитель - та игриво подмигивает в ответ. От заката и до первых лучей восходящего солнца здесь бушевала раскованная молодость.
- …и умереть подобно фейерверку, - напел отрывок из известной песни двадцатишестилетний юноша, доставая золотой портсигар из нагрудного кармана. Поймав свое отражение в зеркальной поверхности, юноша расцвел белозубой улыбкой медиазвезды первой величины, будто на него были направлены объективы сотни фотокамер. Некоторое позерство, уместное на ковровой красной дорожке, но не в обычной жизни, считалось визитной карточкой этого молодого человека. К слову, звали этого эффектного юношу…
- Наполеон! – окрикнул его Джек – инициатор сегодняшнего собрания. – Соберись, тут тебе не Голливуд. Ты вообще слышал, что я говорил?
Наполеон повернул голову и увидел председателя совета директоров, преуспевающего предпринимателя и своего партнера по нелегальному бизнесу. Дорогой галстук Джека развязался и нелепо свисал с шеи подобно безжизненной змее. Восседавший в соседнем кресле Штирлиц – банкир в безукоризненном темно-синем костюме, точно сошедший с картинки, неодобрительно нахмурился, но не счел нужным озвучивать свои претензии к легкомысленному юноше.
- Я порядком устал от вашей бесконечной болтовни, - дерзко заявил Наполеон, откидываясь на спинку кожаного дивана. – Пока мы тратим здесь время, в моем клубе развлекаются какие-то неудачники. Кто вообще их пропустил? Жалкая куча недоумков. Они понятия не имеют, что значит быть настоящим королем танцпола.
Джек стиснул кулаки под столом так, что ногти впились в кожу. Такого пренебрежительного отношения к своим новым делам он не переносил, но с Наполеоном – наследником богатых родителей, будущим обладателем корпорации, оцениваемой в семьдесят три миллиарда долларов, приходилось наступать на горло собственной гордости. Джек намеревался использовать капитал незадачливого друга в своих целях, а это означало, что вступать с Наполеоном в конфликт было весьма опрометчиво.
- От этой «болтовни» зависит то, сколько спортивных автомобилей будет припарковано в твоем гараже, - сухо отозвался Джек. – Чем дожидаться наследства, сидя на пятой точке, лучше бы подстраховался на случай, если папочка передумает передавать свое детище повесе-отпрыску.
Фирменная улыбка Наполеона поблекла. Парень тряхнул шапкой густых волос с медным отливом.
- Ерунда, - возразил он, на несколько мгновений растеряв свою самоуверенность. – Я единственный наследник. Единственный и неповторимый, если уж на то пошло. Отец не посмеет.
- Надеюсь, нам не предстоит выяснить, кого из своих созданий – тебя или свою компанию – мистер Бонапарт любит больше, - криво ухмыльнулся Джек, сверкнув глазами за стеклами фиолетовых очков – совершенно лишний аксессуар в полутемной приватной комнате ночного клуба.
- Джек прав, - коротко высказал свое согласие с Лондоном хранивший молчание до этой минуты Штирлиц.
- Ну ладно, - зло выпалил обеспокоенный своей судьбой Наполеон, потянувшись к стакану виски – Джек умел приводить убедительные аргументы. – Выкладывай, что там у тебя.
- У меня перспектива, - воодушевленно начал Джек, поднимаясь из-за стола. – Перспектива больших денег, которые вскоре могут оказаться в наших карманах.
Штирлиц перевел лежащий у него на коленях ноутбук в спящий режим, приготовившись внимательно слушать.
- Довольно вступлений, за пару лет я твой текст уже наизусть выучил. – Раздался низкий голос.
Повисло молчание.
Джек медленно развернулся к нарушителю его заранее заготовленной речи.
Жуков, ну конечно же.
– Пустые красивые слова, - продолжил не принимавший участия в воспитании Наполеона высокий мужчина, окруженный сигаретным дымом. – Распинаться будешь перед своим советом директоров. Мне нужна суть, выраженная в денежном эквиваленте. Сколько мы сможем заработать на этом деле?
Успевший заскучать Наполеон внезапно оторвался от созерцания собственных ухоженных ногтей и заинтригованно подался вперед, почувствовав электричество, разлившееся в воздухе после слов Жукова.
Джек выдерживает тяжелый прямой взгляд Жукова. Глаза у него совершенно черные, плечи широкие, как у военного, движения и фразы исполнены осознанием собственной силы и превосходства. Левую скулу пропахал уродливый шрам, полученный в хулиганской неравной драке – шестеро на одного. Рану тогда наскоро зашили - врачам местной больницы хлопот хватало: шесть новых пациентов с переломами и внутренними кровотечениями. Тогда Жуков доказал, что и одиночка чего-то стоит, если этот одиночка – Жуков.
Его лицо нельзя было назвать привлекательным, но Жукову обворожительная внешность была ни к чему – люди и без того подчинялись ему, верили в него, шли за ним, как солдаты за своим полководцем. Психологическое давление, которое Жуков оказывал на окружающих, просто находясь с ними в одной комнате, было почти физически ощутимым. Власть, сила, непоколебимая уверенность в себе и своих методах, граничивших с садизмом, – Жуков был опасным союзником… и еще более опасным противником. За ним стояло нечто более ценное, чем миллиарды Наполеона. Способность Жукова устранять все препятствия на своем пути и стала определяющим фактором, по которому его приняли в Альянс.
Вчерашние безродные мошенники встали на ноги и заставили с собой считаться. Джек, прирожденный авантюрист с нюхом на выгодные предприятия, из автомеханика стал видной фигурой экономики страны, заняв кресло председателя внушительной компании. Штирлиц, их специалист по финансовым махинациям, когда-то – рядовой офисный сотрудник, ныне – владелец банка. Вдвоем они основали Альянс, известный всему криминальному миру. Контрабандист Жуков, благодаря которому осуществлялся беспошлинный экспорт товаров в развивающиеся страны. И, конечно, неподражаемый Наполеон – любимец женщин и удачи. В последние годы их совместный бизнес все глубже погружался в тень, уходил в подполье, по ту сторону закона – туда, где водилась по-настоящему крупная рыба.
- Это новый рынок, - возбужденно произнес Джек, запустив пятерню в растрепанные волосы. – Новый канал торговли. Наши возможности практически невозможно оценить, хотя и присутствует определенный риск в виде местной организованной преступности. Но это преодолимо, договоримся. У меня есть выходы на их боссов. Возьмем их в долю, и вопрос снимется автоматически.
- Невозможно оценить? А ты попробуй, - с напускным добродушием дал совет Жуков, в котором, тем не менее, отчетливо прозвучал приказ. – Меня не интересуют абстрактные реки золота, которые, возможно, ждут нас в Ираке или Китае. От твоего ответа будет зависеть, возьмусь ли я за это дело.
Джек смотрел на него горящими глазами, Жуков же обратил взор на широкоформатный дисплей, установленный на стене. И как раз вовремя, чтобы заметить парня, подходящего к их VIP-комнате.
- У нас гости.
Деловая встреча прервалась с робким, едва слышным даже в звукоизолированной комнате стуком в дверь. Все затихли. Казалось, нежданный гость уже своим нерешительным стуком заранее просил прощения за свой визит.
- Кто там? – громко спросил Джек.
Ответом ему послужило неразборчивое сбивчивое бормотание.
- Наполеон… - начал Джек.
- Ох, да без тебя знаю, - отмахнулся от него тот, вставая. – Я тут хозяин.
Наполеон неторопливым шагом прошествовал к двери и распахнул ее, явив взорам присутствующих светловолосого паренька в поношенных джинсах и свободной рубашке на выпуск. Мысленно поразившись, как этого провинциала пропустили в его престижный клуб, Наполеон нацепил на лицо ослепительную улыбку, пустив в ход все свое природное обаяние.
- Боже, какая прелесть… То есть, ты что-то хотел?
Посетитель бегло прошелся взглядом по фигуре Наполеона, которой тот мог по праву гордиться, отметив королевскую осанку и роскошный наряд под стать звезде экрана. Юноша поджал губы, сделав выводы о благосостоянии того, к кому он пожаловал, и попятился к лестнице, на ходу бессвязно лепеча извинения.
- ...что потревожил… ошибся…
- Достоевский?
При звуках голоса вошедшего Штирлиц поднял глаза от экрана ноутбука и порывисто развернулся всем корпусом к гостю.
- Вы знакомы? – встрепенулся Наполеон, озвучив всеобщее изумление. – Джек! – воскликнул он. – Если бы я знал, что на наши встречи можно приводить любовников, я бы прихватил с собой пару подружек!
Взгляды акул бизнеса острыми стрелами впились в худощавое тело Достоевского, который из бледного стал почти белым, ошарашенный бестактностью Наполеона.
- Зачем ты здесь? – не обращая внимания на владельца клуба, спросил Штирлиц. Ни пожатия рук, ни слов приветствия. – Я велел тебе держаться подальше от подобных мест.
Дружелюбное лицо Наполеона мигом превратилось в непроницаемую восковую маску.
Достоевский облизывает сухие заветренные губы, неловко смахивает отросшую челку с глаз, перехватывает тонкими длинными пальцами локоть другой руки. Вид у него болезненный, вылитый студент-отличник, живущий на одну стипендию и привыкший отказывать себе в любой мелочи, в том числе стрижке и нормальном питании. Отпечаток бедности ложится на людей словно проклятие, проявляясь темными кругами под тусклыми глазами, торчащими ребрами и впавшим животом. Штирлиц осторожно кладет ладонь на его угловатое плечо, ощущая выступающие кости. Чрезмерная худоба делала Достоевского моложе своих лет, отчего он казался почти подростком. Ему всего двадцать, а он уже вкусил все горести тяжелой, полной лишений жизни. Он выглядел смертельно усталым и истощенным, казалось, вот-вот его подкосит голодный обморок, но он все равно упорно цеплялся за жизнь. Даже если это означало цепляться за Штирлица.
Жуков видит все это так, будто Достоевский ранее несколько часов рассказывал ему о своей нелегкой доле, хватаясь то за платок, то за бутылку.
Видит естественный отбор в действии: «отсев» слабых.
Видит, как чистого, доброго человека, «святого агнца», ломает жестокая реальность.
Так и должно быть. В мире существует только один закон - закон сильнейших. Падающего – толкни в спину. Но Штирлиц не таков. Жуков недоумевает, почему, с его способностями добиваться своего, Штирлиц не слепо рвется к вершинам, а оглядывается вниз.
Наконец Достоевский размыкает губы, и до присутствующих доносится тихий шелест его голоса, неуловимый, как летний ветерок.
- …Не смог оплатить комнату за следующий месяц… Все ушло на лекарства тете…
Лекарства тете. А вот и причина его жалкого вида. Сострадание. Удел всех сердобольных и слабых. Бедный студент в благородном порыве продлить жизнь больной тетке довел самого себя до такого же состояния. Слишком много альтруизма в одном человеке, самопожертвования, граничившего с глупостью, что не оставляло в нем ни капли романтики, и вот закономерный результат. Без крыши над головой и гроша в кармане. Жуков ухмыляется себе под нос. Не такими оборванцами принято изображать ангелов.
Жуков старается поймать взгляд юноши, но все тщетно. Ему почудилось, что глаза у парня такого же золотистого цвета, что и волосы. Теплого медового оттенка.
- …Некуда идти… Я пытался дозвониться, но…
- Но на время встречи принято выключать телефоны, - закончил за него Джек, понимающе кивая. – Штирлиц, не представишь нам своего маленького друга?
Достоевский смотрит на Джека настороженно, но без тени страха.
- Не думаю, что это хорошая идея, - с расстановкой произнес банкир. Его рука обвивает плечи Достоевского, притягивая парня к себе в неосознаваемом стремлении защитить от всех опасностей мира, к которым Штирлиц причислял и своих партнеров. У Достоевского от удивления вырывается прерывистый вздох, когда он утыкается лицом в широкую грудь Штирлица. В ноздри ударяет приятный терпкий запах дорогого одеколона и, забыв, что на них по-прежнему направлены изучающие взгляды, Достоевский стискивает хрупкими пальцами лацканы пиджака Штирлица.
Брови Джека изгибаются в немом вопросе.
- Дело в том, что я ни за что не позволю своей золотой рыбке плавать с барракудами.
Воцарившееся после этой фразы молчание нарушил негромкий щелчок закрывшейся двери.
- Как он нас назвал? – обернулся к партнерам Наполеон. – Это какое-то новое ругательство?
- Куда важнее выяснить, - нахмурился Джек. – Куда он сбежал со своим дружком с моего собрания? Я не закончил. Если говорить по существу, то и не начал толком – благодаря тебе, Жуков. Жуков?
Жуков мелко сотрясался в приступе хохота, согнувшись почти пополам.
- Что, черт побери, смешного? – уязвленно осведомился Наполеон.
- Рыбка… золотая… - хрипло выдавливает из себя сквозь смех Жуков. - Карась обыкновенный...
Достоевский нуждался в Штирлице – неоспоримый факт. Но было очевидным, что Штирлиц также нуждался в Достоевском.
И это делало ситуацию крайне любопытной.
Жуков сцепил пальцы в замок, расслабленно откидываясь в кресле.
- Продолжим военный совет? – непринужденным тоном поинтересовался он.
- Деловую встречу, - поправил Джек.
Жуков его уже не слушал. В его голове медленно созревал план.
Часть 2.
читать дальшеВоздух в клубе был душным и сладковатым от запаха липких тел, трущихся друг об друга на танцполе. Здесь витал дух бесстыдства и откровенности, раскрепощая даже последних скромников.
Здесь билось сердце хаоса.
Жуков оперся о металлические перила второго уровня, сверху наблюдая за веселящейся толпой. Все приходит к тому, кто умеет ждать. Подсвеченные ультрафиолетом силуэты сливались в единый одуревший от алкоголя и кокаина организм. Сплетаются в танцевальном экстазе руки и ноги, рвут слух громкие басы, стойка бара озаряется пламенем поджигаемых напитков, вызывая восхищенный рев посетителей. Прокатываются по полу клубы дыма – дешевый трюк, пользующийся большой популярностью в таких местах, неизменный элемент развлекательной программы. Избавляется под одобрительный мужской свист от бюстгальтера стриптизерша, и ее подвязки полнятся долларами. Достоевский, наверное, пришел в ужас от этого вместилища всех смертных грехов.
- Скучаешь, милый?
Жуков искоса глянул на обратившуюся к нему особу. Соблазнительные изгибы груди и бедер, ноги затянуты в черные кожаные ботфорты, грива рыжих волос спадает на оголенную спину роскошным каскадом – настоящая клубная дива двадцать первого века. Такая хищница определенно удостоилась бы внимания Наполеона.
- Не танцую, - глухо отозвался Жуков.
Губы красавицы тронула ироничная улыбка: намеченная добыча не собиралась легко сдаваться. Масляный взгляд густо подведенных карандашом глаз задерживается на вздутых мускулах сильных рук Жукова. Обнажив ряд мелких белых зубов, девушка изящным, отработанным десятки раз жестом достала тонкие женские сигареты.
- Но у тебя хоть найдется для меня немного огонька?
Жуков вызывающе промолчал, и девушка пошатнулась на трехдюймовых каблуках, словно свое демонстративное равнодушие он швырнул ей в лицо, как смятую купюру малого достоинства дешевой проститутке. В венах неудавшейся охотницы адреналином вскипала багровая злость, на языке скопилось множество визгливых, истеричных оскорблений: чурбан, идиот, импотент. Она оскалилась, сощурила глаза, набрала воздуха в легкие, готовясь закричать на него, но в эту секунду Жуков выпрямился и посмотрел на нее с высоты своего двухметрового роста. Его взгляд обрушился на нее точно тайфун, колени сердцеедки предательски дрогнули, она инстинктивно отступила от него на шаг. Девушке показалось, что она не выдержит - рассыплется пылью из косметики, накладных волос и безвкусных блесток перед его колоссальной мощью и агрессией, которую имела неосторожность пробудить. Он не мог быть человеком – он был зверем в человеческом обличье, и темные омуты его глаз обещали ей всю боль мира. Рука как в замедленной съемке тянется к карману, извлекая складной нож – и все вокруг для нее потонуло в черном. Промелькнул на лезвие отблеск зеркального шара – в ответ внутри все сжалось в комок безотчетного ужаса. Где-то на краю оцепеневшего сознания слабо плескалась обнадеживающая мысль: я же женщина, он блефует, не посмеет!
Густые брови Жукова сошлись на переносице, он взирал на нее как на скользкого гада, ползающего на брюхе у его ног.
Не посмеет, ведь правда?..
Жуков чувствовал ее тягучий страх, застывший на дне зрачков, как и свою полную власть над ней. Лазеры светомузыки, стлавшиеся по клубу на протяжении всей ночи, вдруг сменили цвет с желтого на красный, и в их свете он казался ей демоном, за которым пылали раскрытые врата ада.
Девушка судорожно зажмурилась, когда он наклонился к ней. Лезвие близко, уже у самого лица, и холод, исходящий от него, струился сквозь нее, пробегая по позвоночнику мерзкой покалывающей волной. Сердце стремительно разогналось в груди, от его бешеного стука пересохло во рту.
- Прогнившие до самого нутра ничтожества вроде тебя… - прошептал он.
Его влажное горячее дыхание ложилось на ее бронзовую от автозагара кожу. Она сотрясалась каждым мускулом, каждым нервом, проклиная ставшее роковым решение подойти к нему.
- …не в моем вкусе.
Хлопок – и туго натянутый на крепкую грудь топ лопается под нажимом стали. Девушка падает на колени в попытке прикрыться.
А Жуков тем временем удаляется, оставив молодую красавицу наедине с ее разлетевшимся вдребезги самолюбием.
Несомненно, барная стойка – одно из самых интересных мест в ночном клубе. Сюда приходят завести новые знакомства, излить душу случайному собеседнику, заглушить горе стаканом бренди, покрасоваться перед приятелями, заказав экстремальный коктейль, найти партнера на одну ночь… Кто-то шутил и кто-то смеялся, кто-то буравил сумрачным взглядом длинные ряды дорогих напитков (все удовольствия – за ваш счет!), уносясь мыслями далеко за пределы развлекательного заведения, а кто-то, как Есенин, просто зевал, подперев рукой щеку.
- «Хеннеси» моему малышу, - щелкнул пальцами Жуков, заходя к Есенину со спины.
Есенин вздрагивает. Бармен услужливо снимает с полки бутылку первоклассного коньяка.
- Запиши на мой счет.
- Нет необходимости, - сгибается в вежливом поклоне бармен, и Жуков различает в его речи английский акцент. - Почетным гостям хозяина напитки – бесплатно.
Жуков хмыкает. Напыщенный павлин Наполеон определенно считал себя королем этого места, щедро одаривая приближенных своей милостью. Да еще и выкупил англичанина для своего клуба (а те, как известно, признаны лучшими барменами в мире) - значит, даже в его пустую голову захаживали стоящие идеи.
Либо же здесь не обошлось без Джека.
- Жуков! – оправившись от удивления, восклицает Есенин. – Если ты притащился сюда только чтобы пообщаться с барменом, я со своей стороны не смею мешать.
Гордо вскинув подбородок, юноша спрыгнул с высокого стула.
- Погоди, - ловит его за локоть Жуков.
Есенин что-то шипит сквозь зубы, полный восхитительной ярости. Это – часть их игры, чувственная провокация, срабатывающая на Жукове без осечек. Резко дернув Есенина на себя, Жуков приник к гневно сжатым губам, зарылся пальцами в волнистые волосы, оттягивая его голову назад. Пара секунд, пара жадных движений языком – и все в нем уже пульсирует от возбуждения. Есенин прекратил бесполезное сопротивление, обмякнув в его руках.
- Животное, - выдыхает Есенин, когда Жуков отрывается от его рта.
Губы – влажные, покрасневшие, распахнутые. Длинные ресницы, пылающие щеки. И весь он – такой великолепно податливый и расслабленный. С ним можно отключить сознание, выкинуть из головы последние крохи разума и выпустить внутренний хаос наружу. Есенин примет его свирепую, безграничную страсть, взамен отдавая всего себя.
- Но тебе это нравится, - усмехнулся Жуков. – Тебя заводит, когда с тобой так обращаются.
- Извраще…
- А вот это - лишнее. – Голосом, не допускающим возражений, сказал Жуков. - По крайней мере, одна часть тебя мне точно не врет. Кстати, что ты здесь делаешь?
- Свожу тебя с ума, - улыбнулся Есенин. – Отвези меня к себе домой или отпусти.
Жуков неохотно расстается с завоеванным трофеем. Такого мальчика, как Есенин, он искал давно. Послушный, веселый, славный мальчик. До встречи с ним Жуков так часто менял любовников, что уже не трудился запоминать их имен, но у этого парня, похоже, есть солидные шансы задержаться с ним дольше остальных…
Жуков подсаживает Есенина обратно на высокий стул – еще один физический контакт, еще одна вспышка невидимого посторонним электричества. Что-то росло между ними с каждой минутой, но Жуков не торопился давать этому чувству определение.
Одним взглядом он заставляет Есенина сделать глоток «Хеннеси». Покорность мальчишки устраивала Жукова, впрочем, как и все в нем.
- А теперь объясни, что ты забыл в этом месте.
- Я здесь с другом, - живо отзывается Есенин. – Мы на одном курсе учимся. Хороший парень, и всегда дает списывать.
Неужели…
- Вот только ему не везет. Хронически. – Добавляет распробовавший коньяк Есенин. – Его сегодня из квартиры выперли.
Значит, Достоевского сюда привел Есенин. Жуков делает знак бармену, и ему приносят маленькую рюмку с прозрачной жидкостью. Есенин наклоняется к ней, опасливо принюхивается.
- Это…
- То, что хорошие мальчики вроде тебя никогда не должны пробовать. - Жуков залпом выпивает водку и морщится.
- Гадость наверное, - выносит вердикт знаменитому русскому напитку Есенин. – Как можно пить такое.
- Расскажи мне о своем друге.
Есенин трет лоб и ненадолго задумывается над тем, с чего начать.
«А думать надо, - мысленно отмечает Жуков, - с чего бы я заинтересовался его университетским приятелем».
Есенин нравился ему все больше и больше.
- Он в городе недавно, - наконец изрекает Есенин. – Поступил по программе поддержки одаренной молодежи. Стипендиат, веришь? Учится лучше всех на потоке, да еще и подрабатывает после занятий – отсылает деньги родителям в какую-то глухомань. Мне бы его светлую голову, я бы… - испустил мечтательный вздох Есенин.
Жуков незаметно бросает мимолетный взгляд на наручные часы. Если ничего не сорвется…
- «Подтягивает» отстающих, любимчик преподавателей, - продолжает Есенин, машинально болтая ногой. – В принципе, в его жизни изначально все как-то не задалось, но месяц назад…
Как сложились обстоятельства для Достоевского месяц назад, Жуков и так знал. Слегла с болезнью тетка, прилежный студент забросил учебу, устроился на вторую работу, но денег все равно не хватало. Увяз в долговой яме, остался без жилья и, дойдя до отчаяния, капитулировал перед многочисленными бедами и пришел к Штирлицу.
Когда нужно было показать характер, сбросить все, что тащит вниз и цепляться за жизнь зубами, Достоевский просто поднял белый флаг.
- …Жуков, ты слушаешь? – обиженно спросил Есенин.
Дальше выясняется, что Штирлиц сделал благотворительное пожертвование больнице, в которую попала больная тетка Достоевского, что сразу возвело банкира-преступника в ранг героя в глазах бедного студента. Жуков кривит губы в усмешке: принять способ Штирлица уклониться от уплаты налогов за проявление великодушия… Достоевский на собственном примере доказал, что нет предела человеческой наивности.
- Так Штирлиц рассказывал тебе про свою платоническую любовь? – фыркнул Есенин. – Про своего неземного ангела, которого он боится осквернить своими низменными желаниями?
Несколько секунд Есенин покусывал губу, но старательно удерживаемый внутри смех все же достиг критической отметки и перехлестнул через край. Есенина разбирает хохот, и он зажимает ладонью рот. Стало очевидно, что Есенин придерживается очень низкого мнения о воспетой поэтами духовной любви.
И тут же - словно взрывом разметало мысли в голове, оставив торжествующие обломки, каждый из которых вопил: Штирлиц не спал с Достоевским! Жуков следит за утирающим выступившие слезы Есениным и не может понять, что с ним происходит.
Почему слова мальчишки вызвали столь мощный отклик в его душе?
Почему его затопило чистое, абсолютное, иррациональное счастье?
Ха! Да кем ты себя возомнил, Штирлиц? Благородным рыцарем, трясущимся над непорочностью своей возлюбленной?
И тут, без всякого предупреждения, все померкло.
Сегодня все изменится.
Сегодня Штирлиц легко и непринужденно устранит все проблемы Достоевского, и тот в качестве благодарности сам предложит себя ему. И где в этот момент будут твои высокие моральные принципы, а, Штирлиц?
Руки бессильно сжимаются в кулаки. Жуков вдруг замечает, что манера Есенина при разговоре болтать ногой выглядит смешно, а английский акцент бармена раздражает настолько, что хочется прямо сейчас отправить его на родину.
Жуков пытается сохранить каменную физиономию: Есенин молод, но не глуп. Но все это отходило на второй план по сравнению с фактом, что Жукова вывело из себя то, что нынешней ночью незнакомый тощий студент наконец расстанется с девственностью.
Это было ненормально, с любой точки зрения.
Этому нужно было найти разумное объяснение, и как можно скорее.
Проклятье, мозги уже наизнанку выворачиваются из-за этого Достоевского…
«Это соревнование», – поразмыслив, решил Жуков. Небольшое соревнование между деловыми партнерами. В конце концов, они и раньше соперничали за самую крупную долю в очередном незаконном предприятии.
Но сейчас на кону стоял живой человек.
Нет, ни малейшего укола совести. Только желание вырвать победу у противника и здоровый спортивный азарт.
Делайте ставки, господа…
- Жуков, ты чего улыбаешься? – игриво спрашивает Есенин.
- У меня хорошее настроение. – Жуков забирает у Есенина стакан с недопитым коньяком и в один прием осушает его.
Еще один короткий взгляд на часы.
- Ох, Достоевский! – вскакивает Есенин.
Как по расписанию.
Жуков с громким стуком ставит стакан на стойку и спокойно оборачивается назад.
С трудом пробираясь через плотную толпу, к ним направлялся Достоевский. Не человек, а собирательный образ из гуманизма, милосердия, светской вежливости прочей ерунды, застрявший у Жукова в голове. А теперь – просто цель.
Штирлица рядом не наблюдалось.
Один-ноль в пользу Жукова.
Два часа четырнадцать минут по Нью-Йоркскому времени, счет открыт.
Часть 3.
читать дальшеЖуков шел сквозь толпу, не сбиваясь с шага, не отвлекаясь на бессмысленную суету жизни после заката. В голове гремела мощная, тяжелая музыка. На пути вставали бесплотные косые лучи лазеров светомузыки; чей-то искусственный смех, порожденный наркотиком, бесцеремонно врывался в уши, царапая нервы.
«Это не ночной клуб, а резиденция дьявола на Земле», - приходит к выводу Жуков.
- Выше нос, Достоевский, скоро я тебя выведу.
Слова ободрения прозвучали как команда – коротко, отрывисто, повелительно.
Фраза повисла в молчании.
Жуков притормозил и оглянулся через плечо. Моментально вскипевшее раздражение пригвоздило его к месту.
Этот сопляк… Нужно было исхитриться отстать, держась прямо за живым танком, перед которым благоразумно расступались самые пьяные компании.
Исхитриться – или просто пожелать того.
Неужели заподозрил?..
Отодвинув троицу выряженных девиц, Жуков вернулся на пару десятков шагов назад и обнаружил Достоевского в окружении коренастых парней, сгрудившихся вокруг бедного студента.
Достоевский, да ты просто ходячий магнит для неприятностей.
- Послушай, брат, - нагло говорил один из парней, поигрывая серебристой зажигалкой. - Невежливо отказывать старшим. По-хорошему надо делиться.
Глаза Жукова угрожающе сузились, на скулах заходили желваки. Сколько же трусости в тех, кто даже на столь слабую жертву идет целой бандой?
Сталь ножа приятно холодит пальцы. Шакалья стая посягнула на добычу волка, и он не собирался отпускать ее, не потрепав как следует их вшивые шкуры.
- Я уже сказал вам, - ровным, нейтральным тоном ответил Достоевский. – У меня нет сигарет. Вам лучше спросить у кого-нибудь другого.
В его голосе не чувствовалось ни страха, ни бесстрашия. Достоевский еще не понимал, что сигареты были только предлогом, и вне зависимости от его ответа, этот разговор для него закончится плохо.
- А если поискать? – вплотную приблизился к Достоевскому парень с металлическим кольцом в губе, дыша ему в лицо перегаром. – Глядишь, найдется чего.
Достоевского толкают к стене. Потянулись отовсюду жадные руки, вздернули свободную рубашку вверх, оголив гладкий живот. На бледных щеках Достоевского проступают красные пятна, сердце в груди сбивается с привычного ритма.
Хулиганы разражаются дружным смехом.
- Смотри, краснеет как застенчивая девка!
- Эй, а ты точно парень?
- Это легко проверить…
Жуков не сводит с прижатого к стене юноши острого, пронзительного взгляда. Достоевский не терпит ни капли насилия, отрицает его – даже когда оно прямо здесь, перед носом. Почему чужая агрессия не вызывает у него ответной злости?
Потому что он там, внутри. Гуманизм, засевший в нем как вирус, размягчающий душу. Проникший под кожу, протянувший свои щупальца к сердцу, откуда его уже не вытравить.
На отрешенном лице Достоевского наконец-то отражаются эмоции. Значит, инстинкт самосохранения все же превзошел любовь к человечеству.
Не такой уж ты и безнадежный, Достоевский… И наверняка не так прост, как кажешься.
Жуков борется с искушением увидеть, как загнанный в угол питомец Штирлица оскалит свои крошечные клыки, но он никогда не был терпеливым зрителем.
Объектом для первой атаки Жуков выбирает парня с кольцом, уже теребившего ремень отчаянно вырывавшегося студента. Здесь сработала бы и элементарная демонстрация превосходства, но Жуков не умел останавливаться на малом. Раздавить врагов грубой физической силой, наказать по всей строгости и, - да что уж там, - просто вбить в зарвавшихся щенков немного ума.
Глаза хулигана расширились, когда его ноги оторвались от пола. Жуков не глядя отшвырнул его в сторону. Грохот перевернувшегося стола, чьи-то крики. Жуков не отреагировал: визжащие женщины – обычный атрибут любой драки.
Из-за опрокинувшегося столика послышался стон. Один готов, следующий.
Жуков невозмутимо повернулся к парню, державшему Достоевского.
- М-мужик, ты чего… - заплетающимся языком пролепетал ошеломленный хулиган, выставив Достоевского перед собой как щит. Это его, впрочем, не уберегло: Жуков надавил ладонью Достоевскому на затылок, вынуждая нагнуться, а хулиган получил заслуженный прямой удар в челюсть. Парень не устоял на ногах, повалился на спину, скорчился на полу, закрыв руками разбитое лицо. Кровь хлынула сквозь пальцы, заливая футболку.
Грудь Достоевского лихорадочно вздымалась и опадала как у спринтера. Происходящее не было дракой – это была расправа. Жуков совершенно потерялся в своем яростном безумии, в разрушении и пылающем кошмаре, который сам же и создавал. Вихрь беспорядочных мыслей захлестнул Достоевского, голова закружилась, в душе бушевала буря, какой она уже давно не знала.
Жуков шагнул к оставшимся двум. Что-то повисло на локте, потащило назад – Жуков стряхнул с себя невесть откуда взявшийся груз, что не помешало тому тотчас прицепиться снова. Чей-то настойчивый голос не прекращал попыток пробиться к его разуму через неистовый пульс, стучащий у Жукова в висках, вновь и вновь зовя его по имени.
Да отвяжись же ты…
- Придите в себя, Жуков!
Рассеялся гнев, разлетелась осколками одурманивающая ярость, вернулся утраченный самоконтроль.
Жуков застыл.
Золотистые глаза смотрели в упор. Жуков кожей чувствовал сгустившуюся вокруг Достоевского решительность защитить своих недавних мучителей.
Черт побери. Переборщил.
- Они усвоили урок, - тяжело дыша, произнес Достоевский. – Зачем надо было устраивать все это?
Что-то шевельнулось внутри Жукова. Гадкое, горькое чувство.
- Тебе бы тоже было не лишним чему-нибудь научиться. Например, благодарить своих спасителей, - сплевывает на пол Жуков.
За Жукова высказалась обида. А вот Есенин бы оценил… Хрустели кости и лилась кровь ради него же, ради Достоевского! Но нет, куда там… Вечные идеалы, борьба с жестокостью… ничего не стоят в реальном мире, где четверо не стыдясь идут на одного. В двадцать первом веке рыцарям не место.
И он - никакой не благодетель, а садист и злодей в глазах бедного студента.
Жуков грубо хватает Достоевского за тонкое запястье, уводя за собой. Достоевский спотыкается и протестует, но его сил не хватает, чтобы освободиться из железной хватки Жукова.
- От тебя много проблем, Достоевский. Радуйся, что пока еще находятся те, кто готов их решать за тебя.
Миг безмолвия.
В сумраке пустынного коридора, где все пять чувств обостряются до предела, Достоевский казался не до конца материализовавшимся существом из параллельной Вселенной. Юноша словно был заключен в магический кокон из света. Даже в полутьме Жуков мог различить черные провалы его зрачков, очерченные кружком завораживающей янтарной радужки.
Неизведанные потемки чужой души. Непокоренная никем прежде высота. По-детски трогательная, не познавшая грязи и восторга грехопадения, верная своим абсурдным идеям, замешанным на добре и всепрощении.
И он собирался выяснить, что скрывается за фасадом из концентрированной вежливости.
Только достижение цели имеет значение.
Не существовало для Жукова такого понятия, как «отступление». Ведь так?..
Смутное сомнение точило изнутри саму основу Жукова, его природу, все, что он из себя представлял; заводило его в логический тупик. И причина тому – доверчивые глаза редкого медового оттенка, генетическая шутка.
Жуков, да ты пьян.
Легкая тошнота это только подтверждала. Зря он водку с коньяком смешал.
Ошибкой было недооценивать Достоевского. Такие люди встают во главе религиозных сект, заражая своей губительной философией умы фанатиков, пропитывая их мозги своими проповедями, завлекая обманчивыми обещаниями рая, делая из них послушных марионеток без собственного мнения, слабовольное дерьмо.
Он должен задушить в себе сомнение, не дать ему превратить себя в колеблющегося юнца.
«Ты, кто так ненавидит зло, сам стал им для меня».
- Что-то не так?
Жуков обращает внимание, что все еще стискивает запястье Достоевского. Надо же, протащил его через весь клуб как на буксире. Жуков выпускает его, восстанавливая связь с реальностью. Достоевский механически накрывает ладонью покрасневшее запястье, будто если не сможет его видеть, оно перестанет ныть.
Останется синяк. На память.
А вот Жуков сегодня же вычеркнет Достоевского из своей памяти, предварительно заполучив главный приз.
Жуков отпер дверь ключом, заимствованным у Наполеона, и Достоевский напрягся, как пловец перед прыжком.
- Штирлиц сказал, чтобы я подождал его здесь, пока он не уладит свои дела?
- Ты мне не веришь? – уклончиво говорит Жуков, переключая Достоевского со Штирлица на себя.
Достоевский виновато улыбается и торопливо проходит внутрь.
Первое, что бросается в глаза – гигантский аквариум, разделивший комнату пополам. Выступают из тени контуры изысканной мебели, подсвеченные тусклыми лампами, мирно гудит под потолком кондиционер, в аквариуме бормочет фильтр, гоняя воду по бесконечному кругу. По стенам плывут размытые голубые всполохи, перетекают по картинам маринистов и диванам, танцуют на зеркальной поверхности журнального столика, отчего создавалось впечатление, что комната дышит.
Достоевский зачарованно оглядывается.
Тайная обитель, где король отдыхал от своей свиты и придворных. Тщательно хранимый Наполеоном оазис покоя, его священная земля, в которую заказана дорога всем, кроме хозяина клуба. Но у Жукова при полном отсутствии красноречия имелся дар убеждения.
- Это… потрясающе, - прошептал Достоевский, прильнув к стеклу аквариума с восхищением ребенка, впервые оказавшегося в океанариуме.
Жуков пожимает плечами. Красота – она либо есть, либо ее нет. Что тут обсуждать?
Жуков опускается в большое кресло, проваливаясь в черноту, что неизменно ждет за закрытыми веками. Живот скрутило в предчувствии неминуемого приступа тошноты.
- Вы в порядке?
Что, тропические рыбки уже надоели?
Там, за плотно сомкнутыми веками, неловко переминался с ноги на ногу Достоевский.
- Позвать кого-нибудь? Принести воды?
Жуков открыл глаза и подумал, что ему нравится видеть Достоевского растерянным, будто это было расплатой за тот бардак, что бездомный студент учинил в его голове.
- Парень, я просто перебрал.
В такой умиротворенной обстановке спешка ни к чему. И он медленно будет срывать с Достоевского его защитные оболочки, пока не доберется до самой сердцевины…
Достоевский не рискует спорить, отдавая должное существенной разнице в возрасте. Жуков невольно замечает, что у него приятные черты лица, хоть и немного резкие из-за недоедания. Откормить – и на человека станет похож, усмехнулся Жуков. Штирлиц с этим справится. Он все делает на высшем уровне. Окружит его заботой и лаской, а по ночам будет благосклонно принимать благодарности.
К горлу подкатил едкий комок.
Проклятая водка…
- А вот от стакана минералки, пожалуй, не откажусь.
Достоевский само участие, и вскоре на столике рядом с Жуковым уже стоит стакан с шипящей минеральной водой. Юноша сохраняет дистанцию между собой и Жуковым, держась поодаль. Осторожничает.
- Сядь, - хлопнул по подлокотнику дивана Жуков.
Достоевскому не приходится повторять дважды. Ему не по себе наедине с незнакомым взрослым мужчиной, но оковы воспитания держат его крепко.
- Почему ты за них вступился? – напрямую спросил Жуков.
Достоевский в смятении.
- Но ведь вы бы их…
- Ты либо дурак, либо праведник, - перебивает Жуков и давится издевательским смешком. – То есть дурак ты в любом случае.
Жуков делает паузу, давая Достоевскому возможность ответить на оскорбление, но тот молчит. И то ли кондиционер заработал интенсивнее, но в комнате стало прохладнее.
- Ты хоть догадываешься, что с тобой сотворила бы эта шпана, не вмешайся я?
Достоевский быстро кивает, передернув плечами от отвращения.
- Врешь, - жестко произнес Жуков. – Это не компьютерная игра, где, продув, можно перезагрузиться и пройти уровень заново. Не сон, что можно забыть. Это реальность, в которой мы живем. Люди испокон веков истребляют друг друга. Хочешь жить – умей грызть глотки.
- И чем тогда мы бы отличались от зверей? - вдруг твердо заявляет Достоевский.
- Многим. Зверь не нападет по прихоти или со скуки.
- Что доказывает, что они - люди. Пусть несовершенные, но – люди! А с людьми надо поступать по-человечески!
Что-то едва не замкнуло в мозгах у Жукова.
- Скажешь, они с тобой поступить по-человечески намеревались?
- Это не повод, чтобы уподобляться им, - заупрямился Достоевский.
Встряхнуть бы его хорошенько, чтобы все дурацкие идеи посыпались...
- Твоя позиция смехотворна.
- На моей стороне правда, - парирует Достоевский.
Разговор глухого с немым.
Каково это – любить абстрактно? Беспричинно, безусловно, без разбору, со всеми недостатками и пороками. Ублюдков, воров, насильников, убийц, проституток, попрошаек, наркодиллеров. Презрение – все, чего они достойны. Зачем искать хорошее там, где его нет? И он ведь убежден, что вся эта мразь может исправиться. Что однажды дав слабину и оступившись, у них еще есть шанс выбраться к свету.
Внезапно накатившая злость отвлекла его от болезненного ощущения в желудке.
Принял фальшивку за бриллиант.
Поверил в сказку о золотой рыбке.
Похоже, в комнате находилось целых два дурака.
- Признаю, ты не промах, – проговорил Жуков, вставая.
Достоевский вжался в диван, почуяв опасность, исходившую от Жукова.
- Простите?
- Не прощу, - серьезно отозвался Жуков. – Святошей прикидываешься? Ловко Штирлица провел? А со мной не вышло, вот досада.
Достоевский озадаченно глядел на него своими большими оленьими глазами. Действительно не понимает или надеется, что если продолжит играть роль, все обойдется?
- Чего тебе надо? Денег? А тут банкир со своей благотворительностью подвернулся…
Достоевский отчаянно замотал головой.
Жуков вытащил из кошелька кредитную карточку и брезгливым жестом швырнул ее Достоевскому на колени.
- Здесь десять тысяч долларов. Забирай и катись отсюда, пока я сдерживаю себя.
Достоевский уставился на пластиковый прямоугольник как на бомбу, готовую взорваться.
Жуков отошел к аквариуму, кляня Достоевского за лживую натуру и себя за то, что едва не попался в его сети, как наивный Штирлиц.
Золотая рыбка обернулась ловцом барракуд.
Сзади послышались шаги: наверняка Достоевский сообразил, что его раскусили, и решил убраться.
- Код – два, четыре, восемь, шесть. – На прощание сообщил Жуков.
- Не стоит передавать конфиденциальную информацию посторонним, - мягко упрекнул Достоевский, засовывая кредитку в задний карман Жукова.
Жуков обернулся к нему.
- Я зря сюда пришел, - рассеянно взъерошил светлые соломенные волосы Достоевский. – Доставил всем столько хлопот. Не надо было поддаваться уговорам Есенина.
Достоевский смущенно разводит руками и направляется к двери.
- Куда ты? – крикнул Жуков.
- Решать свои проблемы.
Что это было – Жуков затруднялся определить и спустя много лет. Примитивная физиология, выброс гормонов в кровь, аффект или краткосрочное помешательство рассудка? Неведомая сила подтолкнула его в спину, бросила вперед – и вот он уже нависает над опешившим юношей, упираясь руками в стену по бокам от его головы. Сердце раздалось в груди, странный гипноз овладел им, дыхание пресекло. Жуков шел по самому краю безумия. Вот до чего его довели рассуждения Достоевского. Все его мысли вертелись вокруг худощавого нестриженного парнишки, которого в эту секунду пожирал естественный страх слабого перед сильным. Как такой человек мог появиться на свет? Как он смог сохранить себя таким – незапятнанным, хрустально-чистым, избежав всей той грязи, что неотделима от жизни?
- Ты – самое ненормальное, что когда-либо случалось со мной, - выдохнул Жуков в пересохшие губы.
Не давая себе опомниться, Жуков проскользнул языком в его раскрытый рот, окончательно переступив грань между правильным и неправильным. Он не взмывал в небеса, как с Есениным – он падал на дно сточной ямы. Все глубже и глубже, поддавшись безжалостному запретному влечению, утонув в диком желании, глотая тихие сдавленные всхлипы Достоевского, втягивая в себя его запах. Он пах пожелтевшими страницами, старыми сырыми переплетами, деревом уходящих вдаль книжных шкафов. Жуков целовал Достоевского, зная, что его жуткую ошибку не сможет оправдать и целая армия лучших адвокатов. У них не было ничего общего, кроме момента физической близости, который не мог длиться вечно, и прервался с требовательным звонком телефона.
Достоевский ахнул, испуганно дернулся, точно любовник, которого застали на месте преступления; панический взгляд его метнулся к вибрирующему мобильнику.
- Ответь.
Достоевский извлек телефон непослушными пальцами.
- Д-да, Штирлиц? – заикаясь, проговорил он. - Я… я жду тебя в приватной комнате нулевого этажа, как ты велел…
Улыбка победителя тронула губы Жукова. Давай, скажи ему, Штирлиц. Что ты вовсе не просил одного из своих партнеров присмотреть за своим драгоценным маленьким дружком. Что ты как последний идиот угодил в чужую ловушку.
- Нет, я сам к тебе выйду. – И Достоевский нажал на кнопку сброса.
Значит, перечим своему покровителю. И опять Жуков не смог остаться безразличным к такой незначительной детали, касающейся взаимоотношений Достоевского со Штирлицем.
Жуков потянулся к дверной ручке. Поцелуй словно высосал из него всю энергию. Он даже не был уверен, что сможет дойти до туалета до того, как его вырвет.
- Зачем вы это сделали? - срывающимся голосом спросил Достоевский.
Это был отличный вопрос, и волновал он не только Достоевского.
- Это было нужно… для соревнования.
Привкус кислоты во рту.
Вперед по коридору, прочь от этой комнаты, Достоевского…
Вверх по лестнице, навстречу грохочущей музыке.
Жуков склонился над раковиной. Закашлялся, подавившись своей рвотой. Волны избавления накрывали его вместе с ощущением опустошенности. Жуков открыл кран, утер слюну, умылся.
- Все.
Реплика прозвучала как приказ собственному организму.
Есенин нервно грыз ноготь в углу туалета. Протянул Жукову бумажные полотенца и, не удержавшись, буркнул:
- Алкоголик.
Жуков рассмеялся – искренне, беззлобно. Парень явно был не лишен храбрости. Но затягивать с неизбежным он все же не собирался:
- Не общайся больше с Достоевским.
«Не то, глядя на тебя, я буду постоянно гадать, как он».
Есенин захлопал своими длинными ресницами и от возмущения не сразу нашелся с ответом.
- С какой стати?!!
- Потому что я так сказал.
- Это не аргумент! – топнул ногой Есенин.
- Аргумент, и еще какой.
Сегодня телефоны завели привычку вмешиваться в планы Жукова, не иначе. Тонкая трель возвестила о принятом текстовом сообщении. Подарив Жукову короткий гневный взгляд, обещавший бурное продолжение разразившейся ссоры, Есенин откинул крышку раскладного телефона и прочитал сообщение. Лицо его дрогнуло, глаза остекленели.
- Ну что там еще? – рявкнул Жуков.
- Хорошо, - чуть слышно произнес Есенин. – Я не буду больше общаться с Достоевским.
Дурное предчувствие ударило Жукова под дых.
- Он бросает университет и возвращается в деревню, к родителям.
Часть 4.
читать дальшеШтирлиц в заключительный раз выпустил из легких сигаретный дым и щелчком послал затухающий окурок в мусорную корзину, продемонстрировав идеальные манеры и заодно заботу об окружающей среде. Мужественность и аристократизм банкира, сквозившие в каждом движении, как бы возвышали его над рядовыми посетителями ночного заведения, пленяя взоры женщин и вызывая глухую зависть у мужчин.
Появившийся из главных дверей Достоевский с щемящей грустью разглядывал его ладную фигуру, воспользовавшись тем, что Штирлиц стоит к нему спиной. Он бы, наверное, мог так любоваться им целый час или того дольше, но Штирлиц повернулся к нему. Всего за месяц между ними установилась какая-то особая связь, позволявшая чувствовать друг друга на расстоянии.
Романтики-фаталисты объяснили бы их феномен красивым словом «предназначение».
Был ли Штирлиц предназначен ему? Был ли он его судьбой?
Чушь. Они смотрелись вместе как фамильное ожерелье и дешевая бижутерия. Достоевскому просто нравилось быть заложником иллюзий. Фантазий, где одаренный студент из провинции и влиятельный банкир могут быть вместе.
В сердце впилась горькая, нестерпимая тоска.
Достоевский усилием воли разорвал зрительный контакт, скидывая с себя оцепенение.
- Извини. На выходе образовалась неразбериха, охрана кого-то поймала с пакетиком марихуаны. Теперь я понимаю, почему ты хотел, чтобы я сторонился клубов.
- Это ты меня извини, что пришлось оставить тебя.
- Штирлиц, мне уже двадцать, - принужденно улыбнулся Достоевский. – Меня уже даже абсентом угощали.
- И ты, стало быть, этим гордишься, - усмехнулся Штирлиц.
- Конечно, - крайне серьезно отозвался Достоевский, - я же студент.
- Пойдем, студент, - вздохнул Штирлиц. – Пока мой водитель снова не заснул.
Водителем оказался парень немногим старше самого Достоевского, флегматично покусывающий зубочистку, облокотившись на джип. Выглядел он и впрямь так, будто в любую секунду готов был пренебречь своими обязанностями и отправиться в царство грез. Штирлиц уловил невнятную тревогу Достоевского и поспешил его успокоить:
- Габен человек ответственный. Я ему доверяю.
Ответственный человек Габен выплюнул зубочистку на асфальт и выпрямился, мазнув вялым взглядом по Достоевскому.
- Куда поедем, босс?
- В пентхаус, - распорядился Штирлиц и распахнул перед Достоевским дверцу роскошного «Лендровера».
- Не надо.
Слова выскочили из Достоевского до того, как их смысл достиг сознания.
Штирлиц склонил голову набок. Ему показалось, что он ослышался.
- Что?
- Не надо вести себя со мной, как с женщиной, - выдавил из себя Достоевский, ощетинившись неприязнью к жесту Штирлица, как колючей проволокой.
С лица Штирлица исчезло всякое выражение. Достоевский отвел глаза и наткнулся на пристальный взгляд Габена, в котором промелькнула искра интереса. Габен выказал зарождающуюся симпатию к Достоевскому хитрым подмигиванием.
- Залезай, - наконец бесстрастно произнес Штирлиц. – Дома расскажешь обо всем, что с тобой случилось, пока меня не было.
Достоевский помрачнел: он ненавидел принуждение во всех проявлениях, видя в нем насилие над личностью, но все же повиновался, оставив фразу Штирлица без комментариев.
Инцидент в приватной комнате не прошел для него бесследно. То, как Жуков придавил его своим мощным телом к стене, как ворвался в его рот, как прихватывал его губу зубами, в исступлении сосал язык, и как в определенный миг животная природа Достоевского одержала верх над разумом, и мучительно горячий импульс рванулся по стройному телу вниз.
Достоевский прижался лбом к холодному стеклу. Хоть бы эта дорога никогда не кончалась, и шикарный автомобиль, управляемый надежным Габеном, нес его в своей утробе по бурлящей магистрали.
Хоть бы настоящее никогда не превратилось в сухой пепел прошлого...
Достоевский достал телефон и быстро набрал короткий текст.
«Есенин», - высветилось в строке получателя.
Достоевский прикрыл глаза и подтвердил отправление сообщения.
И, без сомнения, он видел, как рушится лестница, ведущая к его светлому будущему.
Достоевский стянул с себя потертые джинсы и аккуратно сложил на тумбочке. Чуть позже к ним присоединились рубашка и нижнее белье. Окинул критическим взглядом свой невзрачный гардероб и только махнул рукой.
Немного ранее могучий «Лендровер» затормозил на Мэдисон-авеню. Достоевский скрепил знакомство с немногословным Габеном рукопожатием, после чего они со Штирлицем в гробовой тишине поднялись в пентхаус.
Достоевский пережил еще один всплеск восторга, оказавшись в стеклянном скоростном лифте. Город, вздыбившийся рвущимися ввысь небоскребами, переплетения дорог, зеленые лоскуты парков расстилались перед ними по мере того, как кабина стремительно возносилась наверх. Штирлиц со снисходительной печальной улыбкой следил за юношей и оттащил его от прозрачной стены, когда лифт поравнялся с тридцатым этажом. Какая логика им руководила, и почему двадцать девятый по его мнению был еще относительно безопасным этажом, Достоевский мог только догадываться.
Затем была небольшая экскурсия по просторным апартаментам, в течение которой Штирлиц проявлял такую ненавязчивую обходительность, что нервное напряжение, в котором Достоевский пребывал всю ночь, отступало куда-то перед заботливостью банкира. К тому же Штирлиц пока не торопился устраивать допрос, давая Достоевскому освоиться. Может быть, усыплял его бдительность.
Достоевский включил воду. Поток искрящейся воды вырвался из крана, наполняя огромную ванну из цельного куска бордового мрамора. Достоевский помешкал и, задержав дыхание, лег на дно ванны. Вода сомкнулась над головой, в ушах зашумело. Достоевский зажмурился, считая секунды.
«…восемьдесят пять… восемьдесят шесть…» - тикал внутренний метроном.
Чьи-то руки резко схватили его - юноша от шока наглотался воды и зашелся в хриплом кашле.
- Достоевский, ты!..
Достоевский убрал с лица мокрые отросшие волосы, дал кислороду насытить легкие. Штирлиц впервые на его памяти выглядел одновременно встревоженным и рассерженным.
Достоевский с отчетливой ясностью осознал, какого характера мысли крутятся у него в голове. Он бы рассмеялся, если бы это не было сейчас так рискованно.
- Штирлиц, я не самоубийца.
Штирлиц прищурился, беспокойство из его взгляда никуда не пропало.
- Честно, - сказал Достоевский, накрывая его ладонь своей. – Я хоть… не самый состоятельный человек в Нью-Йорке, но еще не сумасшедший. К тому же в такой великолепной ванне хочется заниматься чем угодно, но не сведением счетов с жизнью, - шутливо прибавил он.
Последний довод был особенно убедительным.
- Тогда зачем?
- Люблю нырять, - пожал плечами Достоевский. – В воде я как в родной стихии.
- Вот как.
Глаза у Штирлица были широко раскрыты и как-то ненормально блестели. Так мог смотреть хищник на свою жертву перед тем, как впиться в ее плоть зубами.
- Штирлиц?..
Достоевский вспыхнул и рывком притянул к груди колени. Сердце грохотало у самого горла, Достоевскому показалось, что его бешеный стук слышен и в паре миль вокруг.
"Я же совершенно голый".
И почему это должно вызывать у него столько смущения? Штирлиц же тоже мужчина и… и он не такой, как Жуков. Он никогда не склонит его к чему-то столь…
Невыносимо прекрасному.
Достоевский ощущал вкус своего стыда на языке. Вкус влажного, густого, жгучего возбуждения.
Штирлиц как ни в чем не бывало с дьявольским хладнокровием присел на краешек ванны, надев маску ледяной сдержанности.
Все, что Штирлиц собой являл, было получено в результате долгого, многолетнего труда. Он был скульптором, творцом самого себя. Он производил впечатление идеального, исправно отлаженного механизма, работающего без перебоев и поломок. Гордый, подтянутый, широкоплечий, вступивший в пору зрелости, когда уважение к себе подкрепляется почтением со стороны окружающих. Врожденное превосходство Штирлица, иначе зовущееся породой, внушало безмерное восхищение и опасение, а вкупе с независимостью и авторитетностью возносило его на высочайшую ступень иерархии социума. И Штирлиц понимал это, знал себе цену, держась высокомерно и надменно со всеми, и лишь с Достоевским проявлял мягкость, ревностно оберегал его, обращался с ним с недоступной другим теплотой.
Штирлиц ослабил галстук, расстегнул несколько пуговиц. Мысли Достоевского совсем сбились с курса и теперь стайкой суетливых чаек кружили вокруг статного банкира.
- Достоевский, выслушай меня внимательно, - важно говорит Штирлиц. Он собран и деловит, и ничто в нем не выдает той странной жажды, что минуту назад придала ему сходство с голодным хищником. Так он подписывал контракты, так он заключал сделки, ворочая безумными деньгами, и именно так – исключительно профессионально - он намеревался распорядиться жизнью Достоевского.
Достоевский с досадливой злостью унял свои взбесившиеся гормоны, усмирил сорвавшееся с привязи воображение, обратившись в слух. Все необузданное и первобытное, что он подавлял в себе со старших классов школы, стесняясь своей жадной до плотских удовольствий природы, поднималось со дна его души, выхлестывалось с тестостероном, от которого загоралась кровь. Достоевский добровольно заточил свои инстинкты в клетке, выстроенной из общественных норм, правил и запретов, и думал, что выбросил ключ, в то время как он всегда был здесь, дожидаясь своего часа…
Потрясение от того, как легко вся его высокодуховность разбилась о банальную физическую потребность, было чрезвычайно велико.
Фрейдисты бы ликовали.
- Я обо всем договорился. Завтра мои подчиненные займутся оформлением твоей кредитной карты. Состояние баланса я буду отслеживать лично, чтобы ты ни в чем не нуждался. Жить будешь у меня, а что до университета путь неблизкий - не страшно: выделю тебе машину с водителем. Если у кого вопросы возникнут – скажешь, я твой недавно обнаружившийся родственник. С твоим ректором я побеседую, прогулы твои закроют, как только выдам ему чек на строительство нового кампуса. Тетю частным самолетом направим в Мюнхен – у меня там имеется проверенный специалист, он ее быстро на ноги поставит. Тебе же назначу лучшего диетолога и тренера в Нью-Йорке. Про работу свою тебе придется забыть. Сосредоточишься на учебе и здоровье. – Отчеканил Штирлиц.
Достоевский только опустил светлые ресницы, уставившись в одну точку перед собой бессмысленным тупым взглядом человека, сжегшего за собой все мосты.
- И это, - подвел черту под своим монологом Штирлиц, вставая, - обсуждению не подлежит.
- Штирлиц, не сердись, пожалуйста, - обронил Достоевский. – Но я уже принял решение.
- И дай-ка угадать, в чем оно заключается. Вернешься к родителям, в свой Массачусетс? Трусливо сбежать от трудностей – вот и все твое решение? Весьма похвально, - иронично хмыкнул Штирлиц.
- По какому праву ты так разговариваешь со мной? – завелся Достоевский. – Я тебя ни о чем не просил. Как мне прикажешь жить – будучи во всем тебе обязанным, завися от тебя целиком и полностью? Да мне совесть не позволит!
- Не время вспоминать про совесть, находясь в столь незавидном положении. Я тебе руку помощи протягиваю, а ты, вместо того, чтобы ухватиться за нее, как любой здравомыслящий человек, мне в эту руку плюешь.
С лица Достоевского схлынула краска, горло сдавил мышечный спазм.
- Я… не…
- Именно это ты и делаешь, - жестко оборвал его Штирлиц. – Ты молодой, перспективный парень. Ставить крест на своей жизни в двадцать лет – преступление, которое однажды, набравшись ума, ты сам себе не простишь. Сгинуть в какой-то глуши я тебе не дам. И терзаться чувством вины из-за упущенной по глупости возможности тоже. Если ты не хочешь взять под контроль свою судьбу, показать ей, кто главный – это сделаю я.
Достоевский подавленно молчал.
- На что ты себя обрекаешь, Достоевский? – потер утомленные глаза Штирлиц.
Достоевский вскинул затуманенный слезами взгляд.
- Будет тебе сырость разводить, - улыбнулся Штирлиц. – Ты взрослый мальчик. Ты даже пробовал абсент – а это солидный показатель.
У Достоевского вырвался смешок, а следом за ним хлынули слезы, будто прорвало внутри невидимую дамбу. Достоевский уронил голову на колени, давясь приглушенными рыданиями, и вместе со слезами утекало из него все темное, гнетущее, что делает из человека озлобившуюся тварь. Безнадежность. Нищета. Отчаяние. Одиночество. Лопнули перетянувшие грудь ремни, не дававшие вдохнуть полной грудью, отпустили сердце тиски, а внутренний мир перестал сотрясаться от штормовых волн накатывающего страха и камнепада панических мыслей: где достать деньги, как промучиться еще день… а потом еще один…
Штирлиц вырвал его из объятий кошмара, державшего юношу в своих когтях весь последний месяц.
Каким бы длинным ни был туннель, каким бы пугающим он ни был – с его ползающими тенями и плотной, шевелящейся чернотой, - в конце его всегда будет спасительная зеленая табличка “ВЫХОД”.
И он прошел его.
Впервые за несколько недель он был абсолютно, до краев, счастлив.
Штирлиц в пару шагов преодолел расстояние между ними и привлек всхлипывающего парня к себе. Достоевский вцепился в него, чтобы почувствовать его сердцебиение на своей коже, убедиться, что это наяву.
- Спасибо тебе… спасибо… - как заклинание повторял Достоевский.
Штирлиц успокаивающе гладил его по спине.
- Тише… Ну что ты, малыш…
Достоевский яростно сморгнул слезы и слегка отстранился.
- Прости за эту сцену. Сам не знаю, что на меня нашло.
- Все в порядке.
Их взгляды пересеклись.
Интуиция подсказала Достоевскому: сейчас.
Они смотрели друг на друга – полные чего-то, что нельзя передать словами. Воздух звенел между ними от сексуального напряжения.
Достоевский кивнул в ответ на неозвученный вопрос Штирлица, как шагнув в пропасть. Глаза Штирлица вспыхнули торжествующим пламенем.
Губы соприкоснулись, обоих окатило теплой пьянящей волной эйфории, словно они вместе упали в огромный бокал с шампанским. Дыхания смешались, стали одним. Они наслаждались этим мгновением так, будто тысячу лет искали друг друга сквозь время и пространство. Достоевский был уверен: если прервется этот удушающий, плавящий кости поцелуй – непременно прервется и его жизнь. Он был ослеплен охватившим его возбуждением, в голове не осталось ни одной связной мысли.
Никогда еще он не был так свободен, так близок к греху.
- Достоевский… - прохрипел Штирлиц.
Его страстный шепот отозвался вибрацией в теле Достоевского.
Штирлиц был готов идти до конца.
И Достоевский, бесспорно, собирался последовать за ним.
Выплывал из-за горизонта красный диск солнца, раскрашивая бока колоссов-небоскребов в яркие огненные цвета. Выпутывался из сетей сна Нью-Йорк.
Кончилась долгая ночь.
Эпилог
Бета: небечено
Персонажи: Жуков, Достоевский, Джек, Штирлиц, Наполеон, Есенин, Габен.
Пейринг: Жуков/Достоевский, Штирлиц/Достоевский, Жуков/Есенин.
Рейтинг: R
Размещение: запрещено
Размер: миди (4 части (8 455 слов) + эпилог)
Комментарий автора: первая попытка писать по этому фендому.
Часть 1.
читать дальшеВ двух десятках метров под ними колебалась многоликая людская масса. Это место лишало всех цветов, заглушало индивидуальность громкими, ритмичными звуками, вырывавшимися из огромных динамиков. Люди слетались сюда как безвольные мотыльки, и мягкий, чарующий свет свечи им заменял вульгарный блеск дискоболлов под высоким куполом.
Это ночной клуб.
Выпивка, наркотики, знакомства без обязательств, легкодоступные женщины – здесь имелось все, чтобы быстро и ярко сгореть, став жертвой пагубных страстей. Извивается в «клетке» обнаженная танцовщица, в баре льются рекой коктейли, мерцают прожекторы светомузыки, хлопает официантку по заду подвыпивший посетитель - та игриво подмигивает в ответ. От заката и до первых лучей восходящего солнца здесь бушевала раскованная молодость.
- …и умереть подобно фейерверку, - напел отрывок из известной песни двадцатишестилетний юноша, доставая золотой портсигар из нагрудного кармана. Поймав свое отражение в зеркальной поверхности, юноша расцвел белозубой улыбкой медиазвезды первой величины, будто на него были направлены объективы сотни фотокамер. Некоторое позерство, уместное на ковровой красной дорожке, но не в обычной жизни, считалось визитной карточкой этого молодого человека. К слову, звали этого эффектного юношу…
- Наполеон! – окрикнул его Джек – инициатор сегодняшнего собрания. – Соберись, тут тебе не Голливуд. Ты вообще слышал, что я говорил?
Наполеон повернул голову и увидел председателя совета директоров, преуспевающего предпринимателя и своего партнера по нелегальному бизнесу. Дорогой галстук Джека развязался и нелепо свисал с шеи подобно безжизненной змее. Восседавший в соседнем кресле Штирлиц – банкир в безукоризненном темно-синем костюме, точно сошедший с картинки, неодобрительно нахмурился, но не счел нужным озвучивать свои претензии к легкомысленному юноше.
- Я порядком устал от вашей бесконечной болтовни, - дерзко заявил Наполеон, откидываясь на спинку кожаного дивана. – Пока мы тратим здесь время, в моем клубе развлекаются какие-то неудачники. Кто вообще их пропустил? Жалкая куча недоумков. Они понятия не имеют, что значит быть настоящим королем танцпола.
Джек стиснул кулаки под столом так, что ногти впились в кожу. Такого пренебрежительного отношения к своим новым делам он не переносил, но с Наполеоном – наследником богатых родителей, будущим обладателем корпорации, оцениваемой в семьдесят три миллиарда долларов, приходилось наступать на горло собственной гордости. Джек намеревался использовать капитал незадачливого друга в своих целях, а это означало, что вступать с Наполеоном в конфликт было весьма опрометчиво.
- От этой «болтовни» зависит то, сколько спортивных автомобилей будет припарковано в твоем гараже, - сухо отозвался Джек. – Чем дожидаться наследства, сидя на пятой точке, лучше бы подстраховался на случай, если папочка передумает передавать свое детище повесе-отпрыску.
Фирменная улыбка Наполеона поблекла. Парень тряхнул шапкой густых волос с медным отливом.
- Ерунда, - возразил он, на несколько мгновений растеряв свою самоуверенность. – Я единственный наследник. Единственный и неповторимый, если уж на то пошло. Отец не посмеет.
- Надеюсь, нам не предстоит выяснить, кого из своих созданий – тебя или свою компанию – мистер Бонапарт любит больше, - криво ухмыльнулся Джек, сверкнув глазами за стеклами фиолетовых очков – совершенно лишний аксессуар в полутемной приватной комнате ночного клуба.
- Джек прав, - коротко высказал свое согласие с Лондоном хранивший молчание до этой минуты Штирлиц.
- Ну ладно, - зло выпалил обеспокоенный своей судьбой Наполеон, потянувшись к стакану виски – Джек умел приводить убедительные аргументы. – Выкладывай, что там у тебя.
- У меня перспектива, - воодушевленно начал Джек, поднимаясь из-за стола. – Перспектива больших денег, которые вскоре могут оказаться в наших карманах.
Штирлиц перевел лежащий у него на коленях ноутбук в спящий режим, приготовившись внимательно слушать.
- Довольно вступлений, за пару лет я твой текст уже наизусть выучил. – Раздался низкий голос.
Повисло молчание.
Джек медленно развернулся к нарушителю его заранее заготовленной речи.
Жуков, ну конечно же.
– Пустые красивые слова, - продолжил не принимавший участия в воспитании Наполеона высокий мужчина, окруженный сигаретным дымом. – Распинаться будешь перед своим советом директоров. Мне нужна суть, выраженная в денежном эквиваленте. Сколько мы сможем заработать на этом деле?
Успевший заскучать Наполеон внезапно оторвался от созерцания собственных ухоженных ногтей и заинтригованно подался вперед, почувствовав электричество, разлившееся в воздухе после слов Жукова.
Джек выдерживает тяжелый прямой взгляд Жукова. Глаза у него совершенно черные, плечи широкие, как у военного, движения и фразы исполнены осознанием собственной силы и превосходства. Левую скулу пропахал уродливый шрам, полученный в хулиганской неравной драке – шестеро на одного. Рану тогда наскоро зашили - врачам местной больницы хлопот хватало: шесть новых пациентов с переломами и внутренними кровотечениями. Тогда Жуков доказал, что и одиночка чего-то стоит, если этот одиночка – Жуков.
Его лицо нельзя было назвать привлекательным, но Жукову обворожительная внешность была ни к чему – люди и без того подчинялись ему, верили в него, шли за ним, как солдаты за своим полководцем. Психологическое давление, которое Жуков оказывал на окружающих, просто находясь с ними в одной комнате, было почти физически ощутимым. Власть, сила, непоколебимая уверенность в себе и своих методах, граничивших с садизмом, – Жуков был опасным союзником… и еще более опасным противником. За ним стояло нечто более ценное, чем миллиарды Наполеона. Способность Жукова устранять все препятствия на своем пути и стала определяющим фактором, по которому его приняли в Альянс.
Вчерашние безродные мошенники встали на ноги и заставили с собой считаться. Джек, прирожденный авантюрист с нюхом на выгодные предприятия, из автомеханика стал видной фигурой экономики страны, заняв кресло председателя внушительной компании. Штирлиц, их специалист по финансовым махинациям, когда-то – рядовой офисный сотрудник, ныне – владелец банка. Вдвоем они основали Альянс, известный всему криминальному миру. Контрабандист Жуков, благодаря которому осуществлялся беспошлинный экспорт товаров в развивающиеся страны. И, конечно, неподражаемый Наполеон – любимец женщин и удачи. В последние годы их совместный бизнес все глубже погружался в тень, уходил в подполье, по ту сторону закона – туда, где водилась по-настоящему крупная рыба.
- Это новый рынок, - возбужденно произнес Джек, запустив пятерню в растрепанные волосы. – Новый канал торговли. Наши возможности практически невозможно оценить, хотя и присутствует определенный риск в виде местной организованной преступности. Но это преодолимо, договоримся. У меня есть выходы на их боссов. Возьмем их в долю, и вопрос снимется автоматически.
- Невозможно оценить? А ты попробуй, - с напускным добродушием дал совет Жуков, в котором, тем не менее, отчетливо прозвучал приказ. – Меня не интересуют абстрактные реки золота, которые, возможно, ждут нас в Ираке или Китае. От твоего ответа будет зависеть, возьмусь ли я за это дело.
Джек смотрел на него горящими глазами, Жуков же обратил взор на широкоформатный дисплей, установленный на стене. И как раз вовремя, чтобы заметить парня, подходящего к их VIP-комнате.
- У нас гости.
Деловая встреча прервалась с робким, едва слышным даже в звукоизолированной комнате стуком в дверь. Все затихли. Казалось, нежданный гость уже своим нерешительным стуком заранее просил прощения за свой визит.
- Кто там? – громко спросил Джек.
Ответом ему послужило неразборчивое сбивчивое бормотание.
- Наполеон… - начал Джек.
- Ох, да без тебя знаю, - отмахнулся от него тот, вставая. – Я тут хозяин.
Наполеон неторопливым шагом прошествовал к двери и распахнул ее, явив взорам присутствующих светловолосого паренька в поношенных джинсах и свободной рубашке на выпуск. Мысленно поразившись, как этого провинциала пропустили в его престижный клуб, Наполеон нацепил на лицо ослепительную улыбку, пустив в ход все свое природное обаяние.
- Боже, какая прелесть… То есть, ты что-то хотел?
Посетитель бегло прошелся взглядом по фигуре Наполеона, которой тот мог по праву гордиться, отметив королевскую осанку и роскошный наряд под стать звезде экрана. Юноша поджал губы, сделав выводы о благосостоянии того, к кому он пожаловал, и попятился к лестнице, на ходу бессвязно лепеча извинения.
- ...что потревожил… ошибся…
- Достоевский?
При звуках голоса вошедшего Штирлиц поднял глаза от экрана ноутбука и порывисто развернулся всем корпусом к гостю.
- Вы знакомы? – встрепенулся Наполеон, озвучив всеобщее изумление. – Джек! – воскликнул он. – Если бы я знал, что на наши встречи можно приводить любовников, я бы прихватил с собой пару подружек!
Взгляды акул бизнеса острыми стрелами впились в худощавое тело Достоевского, который из бледного стал почти белым, ошарашенный бестактностью Наполеона.
- Зачем ты здесь? – не обращая внимания на владельца клуба, спросил Штирлиц. Ни пожатия рук, ни слов приветствия. – Я велел тебе держаться подальше от подобных мест.
Дружелюбное лицо Наполеона мигом превратилось в непроницаемую восковую маску.
Достоевский облизывает сухие заветренные губы, неловко смахивает отросшую челку с глаз, перехватывает тонкими длинными пальцами локоть другой руки. Вид у него болезненный, вылитый студент-отличник, живущий на одну стипендию и привыкший отказывать себе в любой мелочи, в том числе стрижке и нормальном питании. Отпечаток бедности ложится на людей словно проклятие, проявляясь темными кругами под тусклыми глазами, торчащими ребрами и впавшим животом. Штирлиц осторожно кладет ладонь на его угловатое плечо, ощущая выступающие кости. Чрезмерная худоба делала Достоевского моложе своих лет, отчего он казался почти подростком. Ему всего двадцать, а он уже вкусил все горести тяжелой, полной лишений жизни. Он выглядел смертельно усталым и истощенным, казалось, вот-вот его подкосит голодный обморок, но он все равно упорно цеплялся за жизнь. Даже если это означало цепляться за Штирлица.
Жуков видит все это так, будто Достоевский ранее несколько часов рассказывал ему о своей нелегкой доле, хватаясь то за платок, то за бутылку.
Видит естественный отбор в действии: «отсев» слабых.
Видит, как чистого, доброго человека, «святого агнца», ломает жестокая реальность.
Так и должно быть. В мире существует только один закон - закон сильнейших. Падающего – толкни в спину. Но Штирлиц не таков. Жуков недоумевает, почему, с его способностями добиваться своего, Штирлиц не слепо рвется к вершинам, а оглядывается вниз.
Наконец Достоевский размыкает губы, и до присутствующих доносится тихий шелест его голоса, неуловимый, как летний ветерок.
- …Не смог оплатить комнату за следующий месяц… Все ушло на лекарства тете…
Лекарства тете. А вот и причина его жалкого вида. Сострадание. Удел всех сердобольных и слабых. Бедный студент в благородном порыве продлить жизнь больной тетке довел самого себя до такого же состояния. Слишком много альтруизма в одном человеке, самопожертвования, граничившего с глупостью, что не оставляло в нем ни капли романтики, и вот закономерный результат. Без крыши над головой и гроша в кармане. Жуков ухмыляется себе под нос. Не такими оборванцами принято изображать ангелов.
Жуков старается поймать взгляд юноши, но все тщетно. Ему почудилось, что глаза у парня такого же золотистого цвета, что и волосы. Теплого медового оттенка.
- …Некуда идти… Я пытался дозвониться, но…
- Но на время встречи принято выключать телефоны, - закончил за него Джек, понимающе кивая. – Штирлиц, не представишь нам своего маленького друга?
Достоевский смотрит на Джека настороженно, но без тени страха.
- Не думаю, что это хорошая идея, - с расстановкой произнес банкир. Его рука обвивает плечи Достоевского, притягивая парня к себе в неосознаваемом стремлении защитить от всех опасностей мира, к которым Штирлиц причислял и своих партнеров. У Достоевского от удивления вырывается прерывистый вздох, когда он утыкается лицом в широкую грудь Штирлица. В ноздри ударяет приятный терпкий запах дорогого одеколона и, забыв, что на них по-прежнему направлены изучающие взгляды, Достоевский стискивает хрупкими пальцами лацканы пиджака Штирлица.
Брови Джека изгибаются в немом вопросе.
- Дело в том, что я ни за что не позволю своей золотой рыбке плавать с барракудами.
Воцарившееся после этой фразы молчание нарушил негромкий щелчок закрывшейся двери.
- Как он нас назвал? – обернулся к партнерам Наполеон. – Это какое-то новое ругательство?
- Куда важнее выяснить, - нахмурился Джек. – Куда он сбежал со своим дружком с моего собрания? Я не закончил. Если говорить по существу, то и не начал толком – благодаря тебе, Жуков. Жуков?
Жуков мелко сотрясался в приступе хохота, согнувшись почти пополам.
- Что, черт побери, смешного? – уязвленно осведомился Наполеон.
- Рыбка… золотая… - хрипло выдавливает из себя сквозь смех Жуков. - Карась обыкновенный...
Достоевский нуждался в Штирлице – неоспоримый факт. Но было очевидным, что Штирлиц также нуждался в Достоевском.
И это делало ситуацию крайне любопытной.
Жуков сцепил пальцы в замок, расслабленно откидываясь в кресле.
- Продолжим военный совет? – непринужденным тоном поинтересовался он.
- Деловую встречу, - поправил Джек.
Жуков его уже не слушал. В его голове медленно созревал план.
Часть 2.
читать дальшеВоздух в клубе был душным и сладковатым от запаха липких тел, трущихся друг об друга на танцполе. Здесь витал дух бесстыдства и откровенности, раскрепощая даже последних скромников.
Здесь билось сердце хаоса.
Жуков оперся о металлические перила второго уровня, сверху наблюдая за веселящейся толпой. Все приходит к тому, кто умеет ждать. Подсвеченные ультрафиолетом силуэты сливались в единый одуревший от алкоголя и кокаина организм. Сплетаются в танцевальном экстазе руки и ноги, рвут слух громкие басы, стойка бара озаряется пламенем поджигаемых напитков, вызывая восхищенный рев посетителей. Прокатываются по полу клубы дыма – дешевый трюк, пользующийся большой популярностью в таких местах, неизменный элемент развлекательной программы. Избавляется под одобрительный мужской свист от бюстгальтера стриптизерша, и ее подвязки полнятся долларами. Достоевский, наверное, пришел в ужас от этого вместилища всех смертных грехов.
- Скучаешь, милый?
Жуков искоса глянул на обратившуюся к нему особу. Соблазнительные изгибы груди и бедер, ноги затянуты в черные кожаные ботфорты, грива рыжих волос спадает на оголенную спину роскошным каскадом – настоящая клубная дива двадцать первого века. Такая хищница определенно удостоилась бы внимания Наполеона.
- Не танцую, - глухо отозвался Жуков.
Губы красавицы тронула ироничная улыбка: намеченная добыча не собиралась легко сдаваться. Масляный взгляд густо подведенных карандашом глаз задерживается на вздутых мускулах сильных рук Жукова. Обнажив ряд мелких белых зубов, девушка изящным, отработанным десятки раз жестом достала тонкие женские сигареты.
- Но у тебя хоть найдется для меня немного огонька?
Жуков вызывающе промолчал, и девушка пошатнулась на трехдюймовых каблуках, словно свое демонстративное равнодушие он швырнул ей в лицо, как смятую купюру малого достоинства дешевой проститутке. В венах неудавшейся охотницы адреналином вскипала багровая злость, на языке скопилось множество визгливых, истеричных оскорблений: чурбан, идиот, импотент. Она оскалилась, сощурила глаза, набрала воздуха в легкие, готовясь закричать на него, но в эту секунду Жуков выпрямился и посмотрел на нее с высоты своего двухметрового роста. Его взгляд обрушился на нее точно тайфун, колени сердцеедки предательски дрогнули, она инстинктивно отступила от него на шаг. Девушке показалось, что она не выдержит - рассыплется пылью из косметики, накладных волос и безвкусных блесток перед его колоссальной мощью и агрессией, которую имела неосторожность пробудить. Он не мог быть человеком – он был зверем в человеческом обличье, и темные омуты его глаз обещали ей всю боль мира. Рука как в замедленной съемке тянется к карману, извлекая складной нож – и все вокруг для нее потонуло в черном. Промелькнул на лезвие отблеск зеркального шара – в ответ внутри все сжалось в комок безотчетного ужаса. Где-то на краю оцепеневшего сознания слабо плескалась обнадеживающая мысль: я же женщина, он блефует, не посмеет!
Густые брови Жукова сошлись на переносице, он взирал на нее как на скользкого гада, ползающего на брюхе у его ног.
Не посмеет, ведь правда?..
Жуков чувствовал ее тягучий страх, застывший на дне зрачков, как и свою полную власть над ней. Лазеры светомузыки, стлавшиеся по клубу на протяжении всей ночи, вдруг сменили цвет с желтого на красный, и в их свете он казался ей демоном, за которым пылали раскрытые врата ада.
Девушка судорожно зажмурилась, когда он наклонился к ней. Лезвие близко, уже у самого лица, и холод, исходящий от него, струился сквозь нее, пробегая по позвоночнику мерзкой покалывающей волной. Сердце стремительно разогналось в груди, от его бешеного стука пересохло во рту.
- Прогнившие до самого нутра ничтожества вроде тебя… - прошептал он.
Его влажное горячее дыхание ложилось на ее бронзовую от автозагара кожу. Она сотрясалась каждым мускулом, каждым нервом, проклиная ставшее роковым решение подойти к нему.
- …не в моем вкусе.
Хлопок – и туго натянутый на крепкую грудь топ лопается под нажимом стали. Девушка падает на колени в попытке прикрыться.
А Жуков тем временем удаляется, оставив молодую красавицу наедине с ее разлетевшимся вдребезги самолюбием.
Несомненно, барная стойка – одно из самых интересных мест в ночном клубе. Сюда приходят завести новые знакомства, излить душу случайному собеседнику, заглушить горе стаканом бренди, покрасоваться перед приятелями, заказав экстремальный коктейль, найти партнера на одну ночь… Кто-то шутил и кто-то смеялся, кто-то буравил сумрачным взглядом длинные ряды дорогих напитков (все удовольствия – за ваш счет!), уносясь мыслями далеко за пределы развлекательного заведения, а кто-то, как Есенин, просто зевал, подперев рукой щеку.
- «Хеннеси» моему малышу, - щелкнул пальцами Жуков, заходя к Есенину со спины.
Есенин вздрагивает. Бармен услужливо снимает с полки бутылку первоклассного коньяка.
- Запиши на мой счет.
- Нет необходимости, - сгибается в вежливом поклоне бармен, и Жуков различает в его речи английский акцент. - Почетным гостям хозяина напитки – бесплатно.
Жуков хмыкает. Напыщенный павлин Наполеон определенно считал себя королем этого места, щедро одаривая приближенных своей милостью. Да еще и выкупил англичанина для своего клуба (а те, как известно, признаны лучшими барменами в мире) - значит, даже в его пустую голову захаживали стоящие идеи.
Либо же здесь не обошлось без Джека.
- Жуков! – оправившись от удивления, восклицает Есенин. – Если ты притащился сюда только чтобы пообщаться с барменом, я со своей стороны не смею мешать.
Гордо вскинув подбородок, юноша спрыгнул с высокого стула.
- Погоди, - ловит его за локоть Жуков.
Есенин что-то шипит сквозь зубы, полный восхитительной ярости. Это – часть их игры, чувственная провокация, срабатывающая на Жукове без осечек. Резко дернув Есенина на себя, Жуков приник к гневно сжатым губам, зарылся пальцами в волнистые волосы, оттягивая его голову назад. Пара секунд, пара жадных движений языком – и все в нем уже пульсирует от возбуждения. Есенин прекратил бесполезное сопротивление, обмякнув в его руках.
- Животное, - выдыхает Есенин, когда Жуков отрывается от его рта.
Губы – влажные, покрасневшие, распахнутые. Длинные ресницы, пылающие щеки. И весь он – такой великолепно податливый и расслабленный. С ним можно отключить сознание, выкинуть из головы последние крохи разума и выпустить внутренний хаос наружу. Есенин примет его свирепую, безграничную страсть, взамен отдавая всего себя.
- Но тебе это нравится, - усмехнулся Жуков. – Тебя заводит, когда с тобой так обращаются.
- Извраще…
- А вот это - лишнее. – Голосом, не допускающим возражений, сказал Жуков. - По крайней мере, одна часть тебя мне точно не врет. Кстати, что ты здесь делаешь?
- Свожу тебя с ума, - улыбнулся Есенин. – Отвези меня к себе домой или отпусти.
Жуков неохотно расстается с завоеванным трофеем. Такого мальчика, как Есенин, он искал давно. Послушный, веселый, славный мальчик. До встречи с ним Жуков так часто менял любовников, что уже не трудился запоминать их имен, но у этого парня, похоже, есть солидные шансы задержаться с ним дольше остальных…
Жуков подсаживает Есенина обратно на высокий стул – еще один физический контакт, еще одна вспышка невидимого посторонним электричества. Что-то росло между ними с каждой минутой, но Жуков не торопился давать этому чувству определение.
Одним взглядом он заставляет Есенина сделать глоток «Хеннеси». Покорность мальчишки устраивала Жукова, впрочем, как и все в нем.
- А теперь объясни, что ты забыл в этом месте.
- Я здесь с другом, - живо отзывается Есенин. – Мы на одном курсе учимся. Хороший парень, и всегда дает списывать.
Неужели…
- Вот только ему не везет. Хронически. – Добавляет распробовавший коньяк Есенин. – Его сегодня из квартиры выперли.
Значит, Достоевского сюда привел Есенин. Жуков делает знак бармену, и ему приносят маленькую рюмку с прозрачной жидкостью. Есенин наклоняется к ней, опасливо принюхивается.
- Это…
- То, что хорошие мальчики вроде тебя никогда не должны пробовать. - Жуков залпом выпивает водку и морщится.
- Гадость наверное, - выносит вердикт знаменитому русскому напитку Есенин. – Как можно пить такое.
- Расскажи мне о своем друге.
Есенин трет лоб и ненадолго задумывается над тем, с чего начать.
«А думать надо, - мысленно отмечает Жуков, - с чего бы я заинтересовался его университетским приятелем».
Есенин нравился ему все больше и больше.
- Он в городе недавно, - наконец изрекает Есенин. – Поступил по программе поддержки одаренной молодежи. Стипендиат, веришь? Учится лучше всех на потоке, да еще и подрабатывает после занятий – отсылает деньги родителям в какую-то глухомань. Мне бы его светлую голову, я бы… - испустил мечтательный вздох Есенин.
Жуков незаметно бросает мимолетный взгляд на наручные часы. Если ничего не сорвется…
- «Подтягивает» отстающих, любимчик преподавателей, - продолжает Есенин, машинально болтая ногой. – В принципе, в его жизни изначально все как-то не задалось, но месяц назад…
Как сложились обстоятельства для Достоевского месяц назад, Жуков и так знал. Слегла с болезнью тетка, прилежный студент забросил учебу, устроился на вторую работу, но денег все равно не хватало. Увяз в долговой яме, остался без жилья и, дойдя до отчаяния, капитулировал перед многочисленными бедами и пришел к Штирлицу.
Когда нужно было показать характер, сбросить все, что тащит вниз и цепляться за жизнь зубами, Достоевский просто поднял белый флаг.
- …Жуков, ты слушаешь? – обиженно спросил Есенин.
Дальше выясняется, что Штирлиц сделал благотворительное пожертвование больнице, в которую попала больная тетка Достоевского, что сразу возвело банкира-преступника в ранг героя в глазах бедного студента. Жуков кривит губы в усмешке: принять способ Штирлица уклониться от уплаты налогов за проявление великодушия… Достоевский на собственном примере доказал, что нет предела человеческой наивности.
- Так Штирлиц рассказывал тебе про свою платоническую любовь? – фыркнул Есенин. – Про своего неземного ангела, которого он боится осквернить своими низменными желаниями?
Несколько секунд Есенин покусывал губу, но старательно удерживаемый внутри смех все же достиг критической отметки и перехлестнул через край. Есенина разбирает хохот, и он зажимает ладонью рот. Стало очевидно, что Есенин придерживается очень низкого мнения о воспетой поэтами духовной любви.
И тут же - словно взрывом разметало мысли в голове, оставив торжествующие обломки, каждый из которых вопил: Штирлиц не спал с Достоевским! Жуков следит за утирающим выступившие слезы Есениным и не может понять, что с ним происходит.
Почему слова мальчишки вызвали столь мощный отклик в его душе?
Почему его затопило чистое, абсолютное, иррациональное счастье?
Ха! Да кем ты себя возомнил, Штирлиц? Благородным рыцарем, трясущимся над непорочностью своей возлюбленной?
И тут, без всякого предупреждения, все померкло.
Сегодня все изменится.
Сегодня Штирлиц легко и непринужденно устранит все проблемы Достоевского, и тот в качестве благодарности сам предложит себя ему. И где в этот момент будут твои высокие моральные принципы, а, Штирлиц?
Руки бессильно сжимаются в кулаки. Жуков вдруг замечает, что манера Есенина при разговоре болтать ногой выглядит смешно, а английский акцент бармена раздражает настолько, что хочется прямо сейчас отправить его на родину.
Жуков пытается сохранить каменную физиономию: Есенин молод, но не глуп. Но все это отходило на второй план по сравнению с фактом, что Жукова вывело из себя то, что нынешней ночью незнакомый тощий студент наконец расстанется с девственностью.
Это было ненормально, с любой точки зрения.
Этому нужно было найти разумное объяснение, и как можно скорее.
Проклятье, мозги уже наизнанку выворачиваются из-за этого Достоевского…
«Это соревнование», – поразмыслив, решил Жуков. Небольшое соревнование между деловыми партнерами. В конце концов, они и раньше соперничали за самую крупную долю в очередном незаконном предприятии.
Но сейчас на кону стоял живой человек.
Нет, ни малейшего укола совести. Только желание вырвать победу у противника и здоровый спортивный азарт.
Делайте ставки, господа…
- Жуков, ты чего улыбаешься? – игриво спрашивает Есенин.
- У меня хорошее настроение. – Жуков забирает у Есенина стакан с недопитым коньяком и в один прием осушает его.
Еще один короткий взгляд на часы.
- Ох, Достоевский! – вскакивает Есенин.
Как по расписанию.
Жуков с громким стуком ставит стакан на стойку и спокойно оборачивается назад.
С трудом пробираясь через плотную толпу, к ним направлялся Достоевский. Не человек, а собирательный образ из гуманизма, милосердия, светской вежливости прочей ерунды, застрявший у Жукова в голове. А теперь – просто цель.
Штирлица рядом не наблюдалось.
Один-ноль в пользу Жукова.
Два часа четырнадцать минут по Нью-Йоркскому времени, счет открыт.
Часть 3.
читать дальшеЖуков шел сквозь толпу, не сбиваясь с шага, не отвлекаясь на бессмысленную суету жизни после заката. В голове гремела мощная, тяжелая музыка. На пути вставали бесплотные косые лучи лазеров светомузыки; чей-то искусственный смех, порожденный наркотиком, бесцеремонно врывался в уши, царапая нервы.
«Это не ночной клуб, а резиденция дьявола на Земле», - приходит к выводу Жуков.
- Выше нос, Достоевский, скоро я тебя выведу.
Слова ободрения прозвучали как команда – коротко, отрывисто, повелительно.
Фраза повисла в молчании.
Жуков притормозил и оглянулся через плечо. Моментально вскипевшее раздражение пригвоздило его к месту.
Этот сопляк… Нужно было исхитриться отстать, держась прямо за живым танком, перед которым благоразумно расступались самые пьяные компании.
Исхитриться – или просто пожелать того.
Неужели заподозрил?..
Отодвинув троицу выряженных девиц, Жуков вернулся на пару десятков шагов назад и обнаружил Достоевского в окружении коренастых парней, сгрудившихся вокруг бедного студента.
Достоевский, да ты просто ходячий магнит для неприятностей.
- Послушай, брат, - нагло говорил один из парней, поигрывая серебристой зажигалкой. - Невежливо отказывать старшим. По-хорошему надо делиться.
Глаза Жукова угрожающе сузились, на скулах заходили желваки. Сколько же трусости в тех, кто даже на столь слабую жертву идет целой бандой?
Сталь ножа приятно холодит пальцы. Шакалья стая посягнула на добычу волка, и он не собирался отпускать ее, не потрепав как следует их вшивые шкуры.
- Я уже сказал вам, - ровным, нейтральным тоном ответил Достоевский. – У меня нет сигарет. Вам лучше спросить у кого-нибудь другого.
В его голосе не чувствовалось ни страха, ни бесстрашия. Достоевский еще не понимал, что сигареты были только предлогом, и вне зависимости от его ответа, этот разговор для него закончится плохо.
- А если поискать? – вплотную приблизился к Достоевскому парень с металлическим кольцом в губе, дыша ему в лицо перегаром. – Глядишь, найдется чего.
Достоевского толкают к стене. Потянулись отовсюду жадные руки, вздернули свободную рубашку вверх, оголив гладкий живот. На бледных щеках Достоевского проступают красные пятна, сердце в груди сбивается с привычного ритма.
Хулиганы разражаются дружным смехом.
- Смотри, краснеет как застенчивая девка!
- Эй, а ты точно парень?
- Это легко проверить…
Жуков не сводит с прижатого к стене юноши острого, пронзительного взгляда. Достоевский не терпит ни капли насилия, отрицает его – даже когда оно прямо здесь, перед носом. Почему чужая агрессия не вызывает у него ответной злости?
Потому что он там, внутри. Гуманизм, засевший в нем как вирус, размягчающий душу. Проникший под кожу, протянувший свои щупальца к сердцу, откуда его уже не вытравить.
На отрешенном лице Достоевского наконец-то отражаются эмоции. Значит, инстинкт самосохранения все же превзошел любовь к человечеству.
Не такой уж ты и безнадежный, Достоевский… И наверняка не так прост, как кажешься.
Жуков борется с искушением увидеть, как загнанный в угол питомец Штирлица оскалит свои крошечные клыки, но он никогда не был терпеливым зрителем.
Объектом для первой атаки Жуков выбирает парня с кольцом, уже теребившего ремень отчаянно вырывавшегося студента. Здесь сработала бы и элементарная демонстрация превосходства, но Жуков не умел останавливаться на малом. Раздавить врагов грубой физической силой, наказать по всей строгости и, - да что уж там, - просто вбить в зарвавшихся щенков немного ума.
Глаза хулигана расширились, когда его ноги оторвались от пола. Жуков не глядя отшвырнул его в сторону. Грохот перевернувшегося стола, чьи-то крики. Жуков не отреагировал: визжащие женщины – обычный атрибут любой драки.
Из-за опрокинувшегося столика послышался стон. Один готов, следующий.
Жуков невозмутимо повернулся к парню, державшему Достоевского.
- М-мужик, ты чего… - заплетающимся языком пролепетал ошеломленный хулиган, выставив Достоевского перед собой как щит. Это его, впрочем, не уберегло: Жуков надавил ладонью Достоевскому на затылок, вынуждая нагнуться, а хулиган получил заслуженный прямой удар в челюсть. Парень не устоял на ногах, повалился на спину, скорчился на полу, закрыв руками разбитое лицо. Кровь хлынула сквозь пальцы, заливая футболку.
Грудь Достоевского лихорадочно вздымалась и опадала как у спринтера. Происходящее не было дракой – это была расправа. Жуков совершенно потерялся в своем яростном безумии, в разрушении и пылающем кошмаре, который сам же и создавал. Вихрь беспорядочных мыслей захлестнул Достоевского, голова закружилась, в душе бушевала буря, какой она уже давно не знала.
Жуков шагнул к оставшимся двум. Что-то повисло на локте, потащило назад – Жуков стряхнул с себя невесть откуда взявшийся груз, что не помешало тому тотчас прицепиться снова. Чей-то настойчивый голос не прекращал попыток пробиться к его разуму через неистовый пульс, стучащий у Жукова в висках, вновь и вновь зовя его по имени.
Да отвяжись же ты…
- Придите в себя, Жуков!
Рассеялся гнев, разлетелась осколками одурманивающая ярость, вернулся утраченный самоконтроль.
Жуков застыл.
Золотистые глаза смотрели в упор. Жуков кожей чувствовал сгустившуюся вокруг Достоевского решительность защитить своих недавних мучителей.
Черт побери. Переборщил.
- Они усвоили урок, - тяжело дыша, произнес Достоевский. – Зачем надо было устраивать все это?
Что-то шевельнулось внутри Жукова. Гадкое, горькое чувство.
- Тебе бы тоже было не лишним чему-нибудь научиться. Например, благодарить своих спасителей, - сплевывает на пол Жуков.
За Жукова высказалась обида. А вот Есенин бы оценил… Хрустели кости и лилась кровь ради него же, ради Достоевского! Но нет, куда там… Вечные идеалы, борьба с жестокостью… ничего не стоят в реальном мире, где четверо не стыдясь идут на одного. В двадцать первом веке рыцарям не место.
И он - никакой не благодетель, а садист и злодей в глазах бедного студента.
Жуков грубо хватает Достоевского за тонкое запястье, уводя за собой. Достоевский спотыкается и протестует, но его сил не хватает, чтобы освободиться из железной хватки Жукова.
- От тебя много проблем, Достоевский. Радуйся, что пока еще находятся те, кто готов их решать за тебя.
Миг безмолвия.
В сумраке пустынного коридора, где все пять чувств обостряются до предела, Достоевский казался не до конца материализовавшимся существом из параллельной Вселенной. Юноша словно был заключен в магический кокон из света. Даже в полутьме Жуков мог различить черные провалы его зрачков, очерченные кружком завораживающей янтарной радужки.
Неизведанные потемки чужой души. Непокоренная никем прежде высота. По-детски трогательная, не познавшая грязи и восторга грехопадения, верная своим абсурдным идеям, замешанным на добре и всепрощении.
И он собирался выяснить, что скрывается за фасадом из концентрированной вежливости.
Только достижение цели имеет значение.
Не существовало для Жукова такого понятия, как «отступление». Ведь так?..
Смутное сомнение точило изнутри саму основу Жукова, его природу, все, что он из себя представлял; заводило его в логический тупик. И причина тому – доверчивые глаза редкого медового оттенка, генетическая шутка.
Жуков, да ты пьян.
Легкая тошнота это только подтверждала. Зря он водку с коньяком смешал.
Ошибкой было недооценивать Достоевского. Такие люди встают во главе религиозных сект, заражая своей губительной философией умы фанатиков, пропитывая их мозги своими проповедями, завлекая обманчивыми обещаниями рая, делая из них послушных марионеток без собственного мнения, слабовольное дерьмо.
Он должен задушить в себе сомнение, не дать ему превратить себя в колеблющегося юнца.
«Ты, кто так ненавидит зло, сам стал им для меня».
- Что-то не так?
Жуков обращает внимание, что все еще стискивает запястье Достоевского. Надо же, протащил его через весь клуб как на буксире. Жуков выпускает его, восстанавливая связь с реальностью. Достоевский механически накрывает ладонью покрасневшее запястье, будто если не сможет его видеть, оно перестанет ныть.
Останется синяк. На память.
А вот Жуков сегодня же вычеркнет Достоевского из своей памяти, предварительно заполучив главный приз.
Жуков отпер дверь ключом, заимствованным у Наполеона, и Достоевский напрягся, как пловец перед прыжком.
- Штирлиц сказал, чтобы я подождал его здесь, пока он не уладит свои дела?
- Ты мне не веришь? – уклончиво говорит Жуков, переключая Достоевского со Штирлица на себя.
Достоевский виновато улыбается и торопливо проходит внутрь.
Первое, что бросается в глаза – гигантский аквариум, разделивший комнату пополам. Выступают из тени контуры изысканной мебели, подсвеченные тусклыми лампами, мирно гудит под потолком кондиционер, в аквариуме бормочет фильтр, гоняя воду по бесконечному кругу. По стенам плывут размытые голубые всполохи, перетекают по картинам маринистов и диванам, танцуют на зеркальной поверхности журнального столика, отчего создавалось впечатление, что комната дышит.
Достоевский зачарованно оглядывается.
Тайная обитель, где король отдыхал от своей свиты и придворных. Тщательно хранимый Наполеоном оазис покоя, его священная земля, в которую заказана дорога всем, кроме хозяина клуба. Но у Жукова при полном отсутствии красноречия имелся дар убеждения.
- Это… потрясающе, - прошептал Достоевский, прильнув к стеклу аквариума с восхищением ребенка, впервые оказавшегося в океанариуме.
Жуков пожимает плечами. Красота – она либо есть, либо ее нет. Что тут обсуждать?
Жуков опускается в большое кресло, проваливаясь в черноту, что неизменно ждет за закрытыми веками. Живот скрутило в предчувствии неминуемого приступа тошноты.
- Вы в порядке?
Что, тропические рыбки уже надоели?
Там, за плотно сомкнутыми веками, неловко переминался с ноги на ногу Достоевский.
- Позвать кого-нибудь? Принести воды?
Жуков открыл глаза и подумал, что ему нравится видеть Достоевского растерянным, будто это было расплатой за тот бардак, что бездомный студент учинил в его голове.
- Парень, я просто перебрал.
В такой умиротворенной обстановке спешка ни к чему. И он медленно будет срывать с Достоевского его защитные оболочки, пока не доберется до самой сердцевины…
Достоевский не рискует спорить, отдавая должное существенной разнице в возрасте. Жуков невольно замечает, что у него приятные черты лица, хоть и немного резкие из-за недоедания. Откормить – и на человека станет похож, усмехнулся Жуков. Штирлиц с этим справится. Он все делает на высшем уровне. Окружит его заботой и лаской, а по ночам будет благосклонно принимать благодарности.
К горлу подкатил едкий комок.
Проклятая водка…
- А вот от стакана минералки, пожалуй, не откажусь.
Достоевский само участие, и вскоре на столике рядом с Жуковым уже стоит стакан с шипящей минеральной водой. Юноша сохраняет дистанцию между собой и Жуковым, держась поодаль. Осторожничает.
- Сядь, - хлопнул по подлокотнику дивана Жуков.
Достоевскому не приходится повторять дважды. Ему не по себе наедине с незнакомым взрослым мужчиной, но оковы воспитания держат его крепко.
- Почему ты за них вступился? – напрямую спросил Жуков.
Достоевский в смятении.
- Но ведь вы бы их…
- Ты либо дурак, либо праведник, - перебивает Жуков и давится издевательским смешком. – То есть дурак ты в любом случае.
Жуков делает паузу, давая Достоевскому возможность ответить на оскорбление, но тот молчит. И то ли кондиционер заработал интенсивнее, но в комнате стало прохладнее.
- Ты хоть догадываешься, что с тобой сотворила бы эта шпана, не вмешайся я?
Достоевский быстро кивает, передернув плечами от отвращения.
- Врешь, - жестко произнес Жуков. – Это не компьютерная игра, где, продув, можно перезагрузиться и пройти уровень заново. Не сон, что можно забыть. Это реальность, в которой мы живем. Люди испокон веков истребляют друг друга. Хочешь жить – умей грызть глотки.
- И чем тогда мы бы отличались от зверей? - вдруг твердо заявляет Достоевский.
- Многим. Зверь не нападет по прихоти или со скуки.
- Что доказывает, что они - люди. Пусть несовершенные, но – люди! А с людьми надо поступать по-человечески!
Что-то едва не замкнуло в мозгах у Жукова.
- Скажешь, они с тобой поступить по-человечески намеревались?
- Это не повод, чтобы уподобляться им, - заупрямился Достоевский.
Встряхнуть бы его хорошенько, чтобы все дурацкие идеи посыпались...
- Твоя позиция смехотворна.
- На моей стороне правда, - парирует Достоевский.
Разговор глухого с немым.
Каково это – любить абстрактно? Беспричинно, безусловно, без разбору, со всеми недостатками и пороками. Ублюдков, воров, насильников, убийц, проституток, попрошаек, наркодиллеров. Презрение – все, чего они достойны. Зачем искать хорошее там, где его нет? И он ведь убежден, что вся эта мразь может исправиться. Что однажды дав слабину и оступившись, у них еще есть шанс выбраться к свету.
Внезапно накатившая злость отвлекла его от болезненного ощущения в желудке.
Принял фальшивку за бриллиант.
Поверил в сказку о золотой рыбке.
Похоже, в комнате находилось целых два дурака.
- Признаю, ты не промах, – проговорил Жуков, вставая.
Достоевский вжался в диван, почуяв опасность, исходившую от Жукова.
- Простите?
- Не прощу, - серьезно отозвался Жуков. – Святошей прикидываешься? Ловко Штирлица провел? А со мной не вышло, вот досада.
Достоевский озадаченно глядел на него своими большими оленьими глазами. Действительно не понимает или надеется, что если продолжит играть роль, все обойдется?
- Чего тебе надо? Денег? А тут банкир со своей благотворительностью подвернулся…
Достоевский отчаянно замотал головой.
Жуков вытащил из кошелька кредитную карточку и брезгливым жестом швырнул ее Достоевскому на колени.
- Здесь десять тысяч долларов. Забирай и катись отсюда, пока я сдерживаю себя.
Достоевский уставился на пластиковый прямоугольник как на бомбу, готовую взорваться.
Жуков отошел к аквариуму, кляня Достоевского за лживую натуру и себя за то, что едва не попался в его сети, как наивный Штирлиц.
Золотая рыбка обернулась ловцом барракуд.
Сзади послышались шаги: наверняка Достоевский сообразил, что его раскусили, и решил убраться.
- Код – два, четыре, восемь, шесть. – На прощание сообщил Жуков.
- Не стоит передавать конфиденциальную информацию посторонним, - мягко упрекнул Достоевский, засовывая кредитку в задний карман Жукова.
Жуков обернулся к нему.
- Я зря сюда пришел, - рассеянно взъерошил светлые соломенные волосы Достоевский. – Доставил всем столько хлопот. Не надо было поддаваться уговорам Есенина.
Достоевский смущенно разводит руками и направляется к двери.
- Куда ты? – крикнул Жуков.
- Решать свои проблемы.
Что это было – Жуков затруднялся определить и спустя много лет. Примитивная физиология, выброс гормонов в кровь, аффект или краткосрочное помешательство рассудка? Неведомая сила подтолкнула его в спину, бросила вперед – и вот он уже нависает над опешившим юношей, упираясь руками в стену по бокам от его головы. Сердце раздалось в груди, странный гипноз овладел им, дыхание пресекло. Жуков шел по самому краю безумия. Вот до чего его довели рассуждения Достоевского. Все его мысли вертелись вокруг худощавого нестриженного парнишки, которого в эту секунду пожирал естественный страх слабого перед сильным. Как такой человек мог появиться на свет? Как он смог сохранить себя таким – незапятнанным, хрустально-чистым, избежав всей той грязи, что неотделима от жизни?
- Ты – самое ненормальное, что когда-либо случалось со мной, - выдохнул Жуков в пересохшие губы.
Не давая себе опомниться, Жуков проскользнул языком в его раскрытый рот, окончательно переступив грань между правильным и неправильным. Он не взмывал в небеса, как с Есениным – он падал на дно сточной ямы. Все глубже и глубже, поддавшись безжалостному запретному влечению, утонув в диком желании, глотая тихие сдавленные всхлипы Достоевского, втягивая в себя его запах. Он пах пожелтевшими страницами, старыми сырыми переплетами, деревом уходящих вдаль книжных шкафов. Жуков целовал Достоевского, зная, что его жуткую ошибку не сможет оправдать и целая армия лучших адвокатов. У них не было ничего общего, кроме момента физической близости, который не мог длиться вечно, и прервался с требовательным звонком телефона.
Достоевский ахнул, испуганно дернулся, точно любовник, которого застали на месте преступления; панический взгляд его метнулся к вибрирующему мобильнику.
- Ответь.
Достоевский извлек телефон непослушными пальцами.
- Д-да, Штирлиц? – заикаясь, проговорил он. - Я… я жду тебя в приватной комнате нулевого этажа, как ты велел…
Улыбка победителя тронула губы Жукова. Давай, скажи ему, Штирлиц. Что ты вовсе не просил одного из своих партнеров присмотреть за своим драгоценным маленьким дружком. Что ты как последний идиот угодил в чужую ловушку.
- Нет, я сам к тебе выйду. – И Достоевский нажал на кнопку сброса.
Значит, перечим своему покровителю. И опять Жуков не смог остаться безразличным к такой незначительной детали, касающейся взаимоотношений Достоевского со Штирлицем.
Жуков потянулся к дверной ручке. Поцелуй словно высосал из него всю энергию. Он даже не был уверен, что сможет дойти до туалета до того, как его вырвет.
- Зачем вы это сделали? - срывающимся голосом спросил Достоевский.
Это был отличный вопрос, и волновал он не только Достоевского.
- Это было нужно… для соревнования.
Привкус кислоты во рту.
Вперед по коридору, прочь от этой комнаты, Достоевского…
Вверх по лестнице, навстречу грохочущей музыке.
Жуков склонился над раковиной. Закашлялся, подавившись своей рвотой. Волны избавления накрывали его вместе с ощущением опустошенности. Жуков открыл кран, утер слюну, умылся.
- Все.
Реплика прозвучала как приказ собственному организму.
Есенин нервно грыз ноготь в углу туалета. Протянул Жукову бумажные полотенца и, не удержавшись, буркнул:
- Алкоголик.
Жуков рассмеялся – искренне, беззлобно. Парень явно был не лишен храбрости. Но затягивать с неизбежным он все же не собирался:
- Не общайся больше с Достоевским.
«Не то, глядя на тебя, я буду постоянно гадать, как он».
Есенин захлопал своими длинными ресницами и от возмущения не сразу нашелся с ответом.
- С какой стати?!!
- Потому что я так сказал.
- Это не аргумент! – топнул ногой Есенин.
- Аргумент, и еще какой.
Сегодня телефоны завели привычку вмешиваться в планы Жукова, не иначе. Тонкая трель возвестила о принятом текстовом сообщении. Подарив Жукову короткий гневный взгляд, обещавший бурное продолжение разразившейся ссоры, Есенин откинул крышку раскладного телефона и прочитал сообщение. Лицо его дрогнуло, глаза остекленели.
- Ну что там еще? – рявкнул Жуков.
- Хорошо, - чуть слышно произнес Есенин. – Я не буду больше общаться с Достоевским.
Дурное предчувствие ударило Жукова под дых.
- Он бросает университет и возвращается в деревню, к родителям.
Часть 4.
читать дальшеШтирлиц в заключительный раз выпустил из легких сигаретный дым и щелчком послал затухающий окурок в мусорную корзину, продемонстрировав идеальные манеры и заодно заботу об окружающей среде. Мужественность и аристократизм банкира, сквозившие в каждом движении, как бы возвышали его над рядовыми посетителями ночного заведения, пленяя взоры женщин и вызывая глухую зависть у мужчин.
Появившийся из главных дверей Достоевский с щемящей грустью разглядывал его ладную фигуру, воспользовавшись тем, что Штирлиц стоит к нему спиной. Он бы, наверное, мог так любоваться им целый час или того дольше, но Штирлиц повернулся к нему. Всего за месяц между ними установилась какая-то особая связь, позволявшая чувствовать друг друга на расстоянии.
Романтики-фаталисты объяснили бы их феномен красивым словом «предназначение».
Был ли Штирлиц предназначен ему? Был ли он его судьбой?
Чушь. Они смотрелись вместе как фамильное ожерелье и дешевая бижутерия. Достоевскому просто нравилось быть заложником иллюзий. Фантазий, где одаренный студент из провинции и влиятельный банкир могут быть вместе.
В сердце впилась горькая, нестерпимая тоска.
Достоевский усилием воли разорвал зрительный контакт, скидывая с себя оцепенение.
- Извини. На выходе образовалась неразбериха, охрана кого-то поймала с пакетиком марихуаны. Теперь я понимаю, почему ты хотел, чтобы я сторонился клубов.
- Это ты меня извини, что пришлось оставить тебя.
- Штирлиц, мне уже двадцать, - принужденно улыбнулся Достоевский. – Меня уже даже абсентом угощали.
- И ты, стало быть, этим гордишься, - усмехнулся Штирлиц.
- Конечно, - крайне серьезно отозвался Достоевский, - я же студент.
- Пойдем, студент, - вздохнул Штирлиц. – Пока мой водитель снова не заснул.
Водителем оказался парень немногим старше самого Достоевского, флегматично покусывающий зубочистку, облокотившись на джип. Выглядел он и впрямь так, будто в любую секунду готов был пренебречь своими обязанностями и отправиться в царство грез. Штирлиц уловил невнятную тревогу Достоевского и поспешил его успокоить:
- Габен человек ответственный. Я ему доверяю.
Ответственный человек Габен выплюнул зубочистку на асфальт и выпрямился, мазнув вялым взглядом по Достоевскому.
- Куда поедем, босс?
- В пентхаус, - распорядился Штирлиц и распахнул перед Достоевским дверцу роскошного «Лендровера».
- Не надо.
Слова выскочили из Достоевского до того, как их смысл достиг сознания.
Штирлиц склонил голову набок. Ему показалось, что он ослышался.
- Что?
- Не надо вести себя со мной, как с женщиной, - выдавил из себя Достоевский, ощетинившись неприязнью к жесту Штирлица, как колючей проволокой.
С лица Штирлица исчезло всякое выражение. Достоевский отвел глаза и наткнулся на пристальный взгляд Габена, в котором промелькнула искра интереса. Габен выказал зарождающуюся симпатию к Достоевскому хитрым подмигиванием.
- Залезай, - наконец бесстрастно произнес Штирлиц. – Дома расскажешь обо всем, что с тобой случилось, пока меня не было.
Достоевский помрачнел: он ненавидел принуждение во всех проявлениях, видя в нем насилие над личностью, но все же повиновался, оставив фразу Штирлица без комментариев.
Инцидент в приватной комнате не прошел для него бесследно. То, как Жуков придавил его своим мощным телом к стене, как ворвался в его рот, как прихватывал его губу зубами, в исступлении сосал язык, и как в определенный миг животная природа Достоевского одержала верх над разумом, и мучительно горячий импульс рванулся по стройному телу вниз.
Достоевский прижался лбом к холодному стеклу. Хоть бы эта дорога никогда не кончалась, и шикарный автомобиль, управляемый надежным Габеном, нес его в своей утробе по бурлящей магистрали.
Хоть бы настоящее никогда не превратилось в сухой пепел прошлого...
Достоевский достал телефон и быстро набрал короткий текст.
«Есенин», - высветилось в строке получателя.
Достоевский прикрыл глаза и подтвердил отправление сообщения.
И, без сомнения, он видел, как рушится лестница, ведущая к его светлому будущему.
Достоевский стянул с себя потертые джинсы и аккуратно сложил на тумбочке. Чуть позже к ним присоединились рубашка и нижнее белье. Окинул критическим взглядом свой невзрачный гардероб и только махнул рукой.
Немного ранее могучий «Лендровер» затормозил на Мэдисон-авеню. Достоевский скрепил знакомство с немногословным Габеном рукопожатием, после чего они со Штирлицем в гробовой тишине поднялись в пентхаус.
Достоевский пережил еще один всплеск восторга, оказавшись в стеклянном скоростном лифте. Город, вздыбившийся рвущимися ввысь небоскребами, переплетения дорог, зеленые лоскуты парков расстилались перед ними по мере того, как кабина стремительно возносилась наверх. Штирлиц со снисходительной печальной улыбкой следил за юношей и оттащил его от прозрачной стены, когда лифт поравнялся с тридцатым этажом. Какая логика им руководила, и почему двадцать девятый по его мнению был еще относительно безопасным этажом, Достоевский мог только догадываться.
Затем была небольшая экскурсия по просторным апартаментам, в течение которой Штирлиц проявлял такую ненавязчивую обходительность, что нервное напряжение, в котором Достоевский пребывал всю ночь, отступало куда-то перед заботливостью банкира. К тому же Штирлиц пока не торопился устраивать допрос, давая Достоевскому освоиться. Может быть, усыплял его бдительность.
Достоевский включил воду. Поток искрящейся воды вырвался из крана, наполняя огромную ванну из цельного куска бордового мрамора. Достоевский помешкал и, задержав дыхание, лег на дно ванны. Вода сомкнулась над головой, в ушах зашумело. Достоевский зажмурился, считая секунды.
«…восемьдесят пять… восемьдесят шесть…» - тикал внутренний метроном.
Чьи-то руки резко схватили его - юноша от шока наглотался воды и зашелся в хриплом кашле.
- Достоевский, ты!..
Достоевский убрал с лица мокрые отросшие волосы, дал кислороду насытить легкие. Штирлиц впервые на его памяти выглядел одновременно встревоженным и рассерженным.
Достоевский с отчетливой ясностью осознал, какого характера мысли крутятся у него в голове. Он бы рассмеялся, если бы это не было сейчас так рискованно.
- Штирлиц, я не самоубийца.
Штирлиц прищурился, беспокойство из его взгляда никуда не пропало.
- Честно, - сказал Достоевский, накрывая его ладонь своей. – Я хоть… не самый состоятельный человек в Нью-Йорке, но еще не сумасшедший. К тому же в такой великолепной ванне хочется заниматься чем угодно, но не сведением счетов с жизнью, - шутливо прибавил он.
Последний довод был особенно убедительным.
- Тогда зачем?
- Люблю нырять, - пожал плечами Достоевский. – В воде я как в родной стихии.
- Вот как.
Глаза у Штирлица были широко раскрыты и как-то ненормально блестели. Так мог смотреть хищник на свою жертву перед тем, как впиться в ее плоть зубами.
- Штирлиц?..
Достоевский вспыхнул и рывком притянул к груди колени. Сердце грохотало у самого горла, Достоевскому показалось, что его бешеный стук слышен и в паре миль вокруг.
"Я же совершенно голый".
И почему это должно вызывать у него столько смущения? Штирлиц же тоже мужчина и… и он не такой, как Жуков. Он никогда не склонит его к чему-то столь…
Невыносимо прекрасному.
Достоевский ощущал вкус своего стыда на языке. Вкус влажного, густого, жгучего возбуждения.
Штирлиц как ни в чем не бывало с дьявольским хладнокровием присел на краешек ванны, надев маску ледяной сдержанности.
Все, что Штирлиц собой являл, было получено в результате долгого, многолетнего труда. Он был скульптором, творцом самого себя. Он производил впечатление идеального, исправно отлаженного механизма, работающего без перебоев и поломок. Гордый, подтянутый, широкоплечий, вступивший в пору зрелости, когда уважение к себе подкрепляется почтением со стороны окружающих. Врожденное превосходство Штирлица, иначе зовущееся породой, внушало безмерное восхищение и опасение, а вкупе с независимостью и авторитетностью возносило его на высочайшую ступень иерархии социума. И Штирлиц понимал это, знал себе цену, держась высокомерно и надменно со всеми, и лишь с Достоевским проявлял мягкость, ревностно оберегал его, обращался с ним с недоступной другим теплотой.
Штирлиц ослабил галстук, расстегнул несколько пуговиц. Мысли Достоевского совсем сбились с курса и теперь стайкой суетливых чаек кружили вокруг статного банкира.
- Достоевский, выслушай меня внимательно, - важно говорит Штирлиц. Он собран и деловит, и ничто в нем не выдает той странной жажды, что минуту назад придала ему сходство с голодным хищником. Так он подписывал контракты, так он заключал сделки, ворочая безумными деньгами, и именно так – исключительно профессионально - он намеревался распорядиться жизнью Достоевского.
Достоевский с досадливой злостью унял свои взбесившиеся гормоны, усмирил сорвавшееся с привязи воображение, обратившись в слух. Все необузданное и первобытное, что он подавлял в себе со старших классов школы, стесняясь своей жадной до плотских удовольствий природы, поднималось со дна его души, выхлестывалось с тестостероном, от которого загоралась кровь. Достоевский добровольно заточил свои инстинкты в клетке, выстроенной из общественных норм, правил и запретов, и думал, что выбросил ключ, в то время как он всегда был здесь, дожидаясь своего часа…
Потрясение от того, как легко вся его высокодуховность разбилась о банальную физическую потребность, было чрезвычайно велико.
Фрейдисты бы ликовали.
- Я обо всем договорился. Завтра мои подчиненные займутся оформлением твоей кредитной карты. Состояние баланса я буду отслеживать лично, чтобы ты ни в чем не нуждался. Жить будешь у меня, а что до университета путь неблизкий - не страшно: выделю тебе машину с водителем. Если у кого вопросы возникнут – скажешь, я твой недавно обнаружившийся родственник. С твоим ректором я побеседую, прогулы твои закроют, как только выдам ему чек на строительство нового кампуса. Тетю частным самолетом направим в Мюнхен – у меня там имеется проверенный специалист, он ее быстро на ноги поставит. Тебе же назначу лучшего диетолога и тренера в Нью-Йорке. Про работу свою тебе придется забыть. Сосредоточишься на учебе и здоровье. – Отчеканил Штирлиц.
Достоевский только опустил светлые ресницы, уставившись в одну точку перед собой бессмысленным тупым взглядом человека, сжегшего за собой все мосты.
- И это, - подвел черту под своим монологом Штирлиц, вставая, - обсуждению не подлежит.
- Штирлиц, не сердись, пожалуйста, - обронил Достоевский. – Но я уже принял решение.
- И дай-ка угадать, в чем оно заключается. Вернешься к родителям, в свой Массачусетс? Трусливо сбежать от трудностей – вот и все твое решение? Весьма похвально, - иронично хмыкнул Штирлиц.
- По какому праву ты так разговариваешь со мной? – завелся Достоевский. – Я тебя ни о чем не просил. Как мне прикажешь жить – будучи во всем тебе обязанным, завися от тебя целиком и полностью? Да мне совесть не позволит!
- Не время вспоминать про совесть, находясь в столь незавидном положении. Я тебе руку помощи протягиваю, а ты, вместо того, чтобы ухватиться за нее, как любой здравомыслящий человек, мне в эту руку плюешь.
С лица Достоевского схлынула краска, горло сдавил мышечный спазм.
- Я… не…
- Именно это ты и делаешь, - жестко оборвал его Штирлиц. – Ты молодой, перспективный парень. Ставить крест на своей жизни в двадцать лет – преступление, которое однажды, набравшись ума, ты сам себе не простишь. Сгинуть в какой-то глуши я тебе не дам. И терзаться чувством вины из-за упущенной по глупости возможности тоже. Если ты не хочешь взять под контроль свою судьбу, показать ей, кто главный – это сделаю я.
Достоевский подавленно молчал.
- На что ты себя обрекаешь, Достоевский? – потер утомленные глаза Штирлиц.
Достоевский вскинул затуманенный слезами взгляд.
- Будет тебе сырость разводить, - улыбнулся Штирлиц. – Ты взрослый мальчик. Ты даже пробовал абсент – а это солидный показатель.
У Достоевского вырвался смешок, а следом за ним хлынули слезы, будто прорвало внутри невидимую дамбу. Достоевский уронил голову на колени, давясь приглушенными рыданиями, и вместе со слезами утекало из него все темное, гнетущее, что делает из человека озлобившуюся тварь. Безнадежность. Нищета. Отчаяние. Одиночество. Лопнули перетянувшие грудь ремни, не дававшие вдохнуть полной грудью, отпустили сердце тиски, а внутренний мир перестал сотрясаться от штормовых волн накатывающего страха и камнепада панических мыслей: где достать деньги, как промучиться еще день… а потом еще один…
Штирлиц вырвал его из объятий кошмара, державшего юношу в своих когтях весь последний месяц.
Каким бы длинным ни был туннель, каким бы пугающим он ни был – с его ползающими тенями и плотной, шевелящейся чернотой, - в конце его всегда будет спасительная зеленая табличка “ВЫХОД”.
И он прошел его.
Впервые за несколько недель он был абсолютно, до краев, счастлив.
Штирлиц в пару шагов преодолел расстояние между ними и привлек всхлипывающего парня к себе. Достоевский вцепился в него, чтобы почувствовать его сердцебиение на своей коже, убедиться, что это наяву.
- Спасибо тебе… спасибо… - как заклинание повторял Достоевский.
Штирлиц успокаивающе гладил его по спине.
- Тише… Ну что ты, малыш…
Достоевский яростно сморгнул слезы и слегка отстранился.
- Прости за эту сцену. Сам не знаю, что на меня нашло.
- Все в порядке.
Их взгляды пересеклись.
Интуиция подсказала Достоевскому: сейчас.
Они смотрели друг на друга – полные чего-то, что нельзя передать словами. Воздух звенел между ними от сексуального напряжения.
Достоевский кивнул в ответ на неозвученный вопрос Штирлица, как шагнув в пропасть. Глаза Штирлица вспыхнули торжествующим пламенем.
Губы соприкоснулись, обоих окатило теплой пьянящей волной эйфории, словно они вместе упали в огромный бокал с шампанским. Дыхания смешались, стали одним. Они наслаждались этим мгновением так, будто тысячу лет искали друг друга сквозь время и пространство. Достоевский был уверен: если прервется этот удушающий, плавящий кости поцелуй – непременно прервется и его жизнь. Он был ослеплен охватившим его возбуждением, в голове не осталось ни одной связной мысли.
Никогда еще он не был так свободен, так близок к греху.
- Достоевский… - прохрипел Штирлиц.
Его страстный шепот отозвался вибрацией в теле Достоевского.
Штирлиц был готов идти до конца.
И Достоевский, бесспорно, собирался последовать за ним.
Выплывал из-за горизонта красный диск солнца, раскрашивая бока колоссов-небоскребов в яркие огненные цвета. Выпутывался из сетей сна Нью-Йорк.
Кончилась долгая ночь.
Эпилог
@темы: Фанфики
-
-
14.04.2011 в 22:26Штир
-
-
14.04.2011 в 22:28-
-
14.04.2011 в 22:29-
-
14.04.2011 в 22:30дост-
-
14.04.2011 в 22:31Namaenai Эх, постараюсь)
-
-
14.04.2011 в 22:38Деловая встреча без посторонних - и почему-то в ночном клубе. Бедный голодающий Достик - любовник богатого Штирлица... Штир такой садюга, или такой тупой, что не может ему тактично подкинуть денег? Странно.
ИМХО, в 26 лет тяжело вершить дела международного уровня. Хорошо бы сделать персонажей постарше - или же снизить масштабы их деятельности.
-
-
14.04.2011 в 22:42любовник богатого Штирлица... Я не говорила, что они любовники. И вообще не упоминала, сколько они знакомы и как близки.
ИМХО, в 26 лет тяжело вершить дела международного уровня. 26 Напу - он самый молодой из их компании. Остальным около 33-36.
Спасибо за комментарий.
С безобоснуйностью согласна. Первый блин.-
-
14.04.2011 в 22:51-
-
14.04.2011 в 22:54хоть я и терпеть не могу такой образ Достоевского, здесь он очень органичен.
спасибо! и ждём дальше
-
-
14.04.2011 в 22:54-
-
14.04.2011 в 22:56Во второй части будет больше Достоевского. И он себя еще покажет.
-
-
14.04.2011 в 22:58нет, очень здорово!
-
-
14.04.2011 в 23:06буду грызть стол в ожидании
-
-
14.04.2011 в 23:41Kitty Maks
-
-
15.04.2011 в 00:09ох, как хочется почитать *____* спасибо за такое чудо!)
-
-
15.04.2011 в 11:35-
-
15.04.2011 в 20:14Благодарю за приятно проведенные минуты чтения.
-
-
19.04.2011 в 08:15-
-
19.04.2011 в 12:13Гость Вы прямо как в воду глядели.
Пока все у меня на дневнике.
-
-
19.04.2011 в 19:59С нетерпением жду продолжения, да
-
-
19.04.2011 в 20:00-
-
19.04.2011 в 20:09скорей бы дальше!!!
-
-
19.04.2011 в 20:58За что так бедному Достоевскому? Такая сопля, что даже мерзко как-то.
Надеюсь, во второй части всё разрулиться. Будем ждать))
не обращайте на меня внимания
-
-
19.04.2011 в 21:16~Lulamei~ взгляд немного ангстово У меня еще ни одного фика без ангста не вышло. Это уже какая-то моя проблема. ^^"
Достоевский пока показан только с точки зрения Жукова, а мнение конфликтера не бывает высоким.
Худоба/бедность Достоевского выходят из задумки фика, в которой Достоевский - представитель низшего слоя общества.
Он еще не раскрыт в полной степени) Да, он нищий и бездомный, но это не значит, что он слаб духом. Ему еще только предстоит "столкнуться" с Жуковым.
-
-
19.04.2011 в 21:40А когда будет продолжение?...*полный надежды на хэппи-енд голос*
-
-
19.04.2011 в 21:45Дня через 3-4. Я выставляю текст небеченным, поэтому быстрее, чем с вычиткой, но и не без шероховатостей.
-
-
19.04.2011 в 21:58Ну, чтобы без ощущения безнадеги, мол, мы ничего не написали, но все мы знаем, что после слова "КОНЕЦ" для героев наступит жопа.
Нет, конфликтеры друг другу в любви не признаются, все остаются живы и без непоправимых последствий для психики каждого, расходятся, без последующего гажения друг другу в тапочки.)))
Как-то так. Просто мне очень нравится диада Достоевский/Штирлиц, не хочется, чтобы Штирлиц оказался мудаком (герой же! Джеймс Бонд отечественного производства!), а Достоевский так и остался в нижнем отсеке для самых бедных.
ну, понятно же, что я жутко инфантильная особа, тра-ля-ля.
-
-
19.04.2011 в 22:04-
-
19.04.2011 в 22:38я не хочу заканчивать фик всеобщей жопой
О, ну, это радует!
немного вяканья про Достоевского
-
-
19.04.2011 в 22:52Огромное спасибо! И то, что фик "разносит" - не страшно! Пусть в нем будет много частей!))